Корнелий Тацит: (Время. Жизнь. Книги )

Но перед этим выбором стоят не только варвары. Проблема «свобода или мир» уже более ста лет образует суть и средоточие также и истории Рима, и Тацит понимал это с самого начала, как видно из формулы, которой открывается первое его произведение и с которой в сущности связано все его творчество: будущее Рима зависит от того, удастся ли соединить «вещи, издревле несовместимые, — принципат и свободу».[88] Речь здесь идет о том контрапункте римской истории, о котором мы говорили выше, — о республиканской свободе, неотделимой от полисных порядков, изжившей себя и некогда поставившей римское государство на грань катастрофы; о принципате как форме преодоления полисных порядков, подчинения интересов родов и групп, олигархий и городских республик интересам мировой державы, воплощенным в принцепсе; о совместимости — или несовместимости — этих двух начал римской жизни, уходящего и набирающего сил, но равно присутствующих в действительности. Только так понятие «мир» раскрывало всю сложность своей смысловой структуры. В нем соединялись представление об ограничении завоеваний и усилении романизации в провинциях с представлением об отказе от инициативы и самостоятельности ради спокойствия государства в целом. Понятие это, таким образом, содержало единую общественно-историческую характеристику, действительную для Рима и провинций.

Ключевые формулы — «свобода и (или) принципат», «варварская свобода», «свобода или мир», «единовластия потребовали интересы мира» — не случайно сосредоточены в ранних книгах Тацита и в начале «Истории», т. е. на тех страницах, которые создавались непосредственно после 97 и до 105 г. Тацит писал их после четырех лет магистратской деятельности в одной из пограничных провинций и, может быть, продолжая службу в другой провинции того же облика. Впечатления от пребывания и службы в этих умиротворяемых, но не умиротворенных краях и привели Тацита к мысли о том, что при всей его противоположности варварству Рим включен в некоторые общественные процессы, единые для него и для внеримского мира. Понимание коренных вопросов истории и жизни империи как вопросов всеобщих, в равной мере действительных и для Рима, и для его варварской противоположности, отрицало исключительность Рима-города, исключительность традиций и судеб его гражданской общины, лишало римские исторические ценности абсолютного значения, показывало, что время их если не прошло, то проходит.

Попробуем проследить этот ход мысли на конкретном материале. В книгах Тацита он раскрывается прежде всего в эпизодах, которые посвящены восстаниям германских и галльских народов и в которых поэтому содержится прямое сопоставление варварского и римского миров. Такими эпизодами являются борьба римлян с мятежными вождями британских кельтов Калгаком, Каратаком и Боудиккой, с руководителями галльских восстаний Валентином и Сакровиром, с германцами, поднявшими на борьбу против Рима своих соотечественников, — Арминием и Цивилисом.

Исходным состоянием германских, британских, галльских племен и народов являются внутренние усобицы, распри, отсутствие солидарности: «ничего еще не добившись, галлы уже начали ссориться»;[89] «вожди восстания действовали без всякого общего плана».[90] Задача их состоит в том, чтобы преодолеть эти мелкие и тягостные ссоры и установить объемлющую весь народ антиримскую солидарность. Но ведь и римляне, внешне столь единые и дисциплинированные, не чужды того же состояния внутренней смуты, вызванной игрой эгоистических интересов. Агрикола в речи к солдатам намекает, что Домициан не дает им завершить покорение Британии; Цивилису удается подготовить свое восстание потому, что он прикидывается сторонником Веспасиана, ведущего гражданскую войну против Вителлия; успехи Сакровира связаны с тем, что Тиберий не обратил вовремя внимания на восставших эдуев, «будучи погружен в разбор доносов»,[91] а «римские военачальники спорили, кому из них возглавить военные действия».[92] Преодолеть разброд и эгоизм, сплотиться для защиты общенародных интересов римлянам так же необходимо, как варварам.