Корнелий Тацит: (Время. Жизнь. Книги )

Мы пользуемся общеупотребительным сокращенным названием для обозначения следующего в ряду малых произведений Тацита, написанного в 98 г. и именуемого в рукописях «О происхождении и местах обитания германцев». Причину его создания часто усматривают в том, что именно в 98 г. германские области вызывали усиленный интерес римского общества: совсем недавно, в октябре 97 г., соправителем императора Нервы был избран наместник провинции Верхняя Германия Ульпий Траян; с конца января 98 г., после смерти престарелого принцепса, он стал единоличным властителем империи, и всем хотелось угадать, как он себя поведет и как станет править. Но Траян в Рим не торопился, все дольше задерживался в германских землях, и любопытство, которое вызывали в Риме эти дикие края, почему-то оказавшиеся для молодого императора более привлекательными, нежели столица с ее удовольствиями и роскошью, росло не по дням, а по часам. Чтобы удовлетворить его, Тацит и взялся за новое сочинение.

Это одна из тех гипотез, опровергнуть которые так же невозможно, как и доказать. Может быть, пребывание нового, незнакомого и потому всех интересовавшего императора в Германии и сыграло свою роль в обращении Тацита к германскому материалу, но бесспорно, во всяком случае, что оно не могло быть единственной или даже главной причиной. Книги Тацита составляют единый цикл, связанный внутренней логикой, и сюжет каждой из них определяется предыдущей; в них приходит к самосознанию грандиозная культурно-историческая эпоха, из глубины которой и вырастают их темы; мышление Тацита отличалось, по выражению его друга Плиния Младшего, «возвышенной серьезностью».[136] В этих условиях вряд ли хроника столичной жизни могла определить выбор темы одного из самых значительных его произведений. Подлинные причины обращения к германской теме должны были лежать несравненно глубже.

Одна из них нам известна и была проанализирована в главе «Тацит и провинции»: связанный происхождением с галло-германским пограничьем, Тацит всю жизнь проявлял повышенный интерес к проблемам романизации западных провинций, так как видел в ней одну из граней того исторического процесса, который волновал его больше всего, — превращения Рима — гражданской общины в Рим — мировую империю. С этой точки зрения «Германия» занимает свое естественное место между провинциальной службой 89–93 гг. и рассказом о британских кампаниях Агриколы, с одной стороны, и вероятным пребыванием в провинциях в 102–105 гг. и развернутой в «Истории» галло-германской эпопеей — с другой.

Вторая причина состояла, по-видимому, в том, что диалектический взгляд на историю развивался у Тацита постепенно, как результат непреложной, внутренне обусловленной эволюции, и каждое следующее произведение представляло собой закономерный этап этого развития. «Германия» знаменовала следующий после «Агриколы» важный и необходимый шаг на пути к постижению истории в ее диалектике. Чтобы в этом убедиться, необходимо некоторое отступление.

1. Два взгляда римлян на неримский мир. Как и большинство его современников, Тацит мыслил в категориях, сложившихся задолго до этой эпохи, в недрах римской гражданской общины. В число таких понятий входила и гражданская община как единственный подлинный, достойный и благой мирок, тесный и обжитой, привычный и понятный, которому противостоит вся остальная бесконечность земного круга — враждебная, причудливая и злая. Этот строй мыслей и чувств существовал в Риме, как во всяком полисе, искони и обусловливал многое в его войнах и его политике.

Уже с III в. до н. э., когда римские владения начали выходить за пределы собственно Италии, возник вопрос о том, как сочетать присутствие победоносных римлян с существованием местного населения, и значительное большинство в сенате и на Форуме не сомневалось в необходимости и своем праве превратить захваченные территории целиком в земельный фонд римского народа, а жителей обречь на бегство или вымирание. Катон Старший всю жизнь действовал в соответствии с этим убеждением, то истребляя местные племена в Испании, то убеждая по любому поводу сенат, что «Карфаген должен быть разрушен». Это воззрение сохранялось и в последующие века — сохранялось потому, что оно не исчерпывалось своим военно-политическим содержанием, а опиралось на исконно полисное, впитанное с молоком матери убеждение, что неграждане — это не люди или, во всяком случае, не такие люди, а потому и не совсем люди. Как гуманист и последователь греческих философов эпохи эллинизма, Цицерон талантливо и ярко излагал доктрину стоиков о природном равенстве людей и духовном единстве человечества; как римлянин и политик, он думал и чувствовал нечто совсем иное: «Превращение римлян в чьих бы то ни было слуг есть нарушение закона мироздания, ибо по воле богов они созданы, дабы повелевать всеми народами».[137]