Корни

На катере «Баддибу» мы двинулись по широкой и быстрой «Камби Болонго». Я чувствовал себя неловко. Мне казалось, что я чужой в этом мире. Как воспринимают меня эти люди? Считают ли меня пришельцом? Наконец впереди показался остров Джеймс. На протяжении двух веков здесь стояла крепость, за которую постоянно сражались Англия и Франция. Это было идеальное место для работорговли. Я спросил, можем ли мы остановиться здесь. Мы остановились, и я отправился бродить среди мрачных развалин, все еще охраняемых призрачной пушкой. В воображении моем вставали картины жестокостей, творившихся здесь. Я чувствовал, что передо мной открывается новая грань истории черной Африки. Я безуспешно пытался найти какое-то символическое напоминание о древних цепях, но видел лишь обломки кирпичей и цементную пыль. Несколько минут до возвращения на «Баддибу» я просто смотрел на реку, название которой мой предок передал своей дочери на другом берегу Атлантического океана, в округе Спотсильвания в штате Вирджиния. Мы вернулись на катер и поплыли дальше. В небольшой деревне Альбреда мы сошли на берег. Дальше предстояло идти пешком – к совсем маленькой деревушке Джуффуре, где, как мне сказали, и жил тот самый сказитель.

В психологии есть такое понятие – «пиковое переживание» – нечто высшее, подобного чему в вашей жизни никогда не было. Таким пиковым переживанием для меня стал первый день в глубинке черной Африки.

Когда мы приблизились к Джуффуре, дети, игравшие за изгородью, сообщили о нашем прибытии взрослым, и люди стали выходить из своих хижин. В деревне жили около семидесяти человек. Как и в большинстве деревень в глубинке Гамбии, жизнь здесь за последние двести лет почти не изменилась. Круглые хижины, обмазанные глиной, с коническими соломенными крышами. Среди тех, кто вышел нам навстречу, был невысокий мужчина в потрепанном белом одеянии и небольшой шапочке над черным лицом с орлиным носом. В нем было нечто такое, что я сразу понял – это именно тот, к кому мы приехали.

Три переводчика отделились от нашей группы, чтобы переговорить с ним, а остальные жители деревни окружили меня широкой подковой. Если бы я раскинул руки, то кончиками пальцев коснулся бы тех, кто стоял ближе всего ко мне. Люди смотрели на меня во все глаза. Они морщили лбы – такими пристальными были их взгляды. Внутри меня зародилось какое-то странное, животное ощущение, и я не сразу понял, что это. Но потом осознание нахлынуло и захлестнуло мощной волной: мне много раз доводилось находиться в окружении людей, но никогда еще все, кто меня окружал, не были черными как смоль!

Я был потрясен и взволнован. Я опустил глаза, как мы всегда делаем в состоянии неуверенности. Взгляд мой упал на собственные коричневые руки. И на меня нахлынула новая волна чувств, на этот раз еще более мощная и стремительная: я почувствовал себя неким гибридом… Ощущал себя нечистым среди чистых, и чувство это было мучительным и постыдным. И тут старик отошел от переводчиков. Жители деревни сразу же покинули меня и столпились вокруг него.

Один из переводчиков подошел ко мне и шепнул на ухо:

– Они так рассматривают вас, потому что никогда еще не видели чернокожего американца.

И эти слова поразили меня сильнее, чем все, что происходило вокруг меня и со мной. Эти люди видели во мне не человека, а символ! Символ двадцати пяти миллионов чернокожих, которые жили за великим океаном.

Люди, столпившиеся вокруг сказителя, о чем-то оживленно заговорили на языке мандинго, то и дело бросая на меня заинтересованные взгляды. Через какое-то время старик повернулся, прошел мимо своих односельчан, мимо трех переводчиков и подошел прямо ко мне. Он пристально смотрел мне в глаза, считая, что я должен понимать его язык мандинго. И он сказал мне, что они испытывают глубокие чувства к тем неизвестным миллионам чернокожих, живущих в разных местах, куда их увезли на кораблях рабовладельцев. Переводчик пришел мне на помощь:

– Предки рассказывали нам, что многие из тех, кто жил здесь когда-то, оказались в изгнании, в месте, называемом Америкой, и во множестве других мест.