Корни

Тубобы, сидевшие на шестах среди белых полотнищ, закричали, указывая на воду. Повернувшись, обнаженные рабы увидели, как девушка бьется в воде. Совсем рядом появились два темных плавника, которые быстро двигались прямо к ней. Раздался еще один крик, от которого Кунта похолодел. В воде что-то забилось, и девушка скрылась из виду, оставив после себя лишь красное пятно на поверхности. Впервые на палубе не свистели хлысты. Охваченные ужасом чернокожие покорно спускались в темный трюм, где их приковывали на прежние места. Голова Кунты кружилась. После свежего морского воздуха вонь стала совершенно невыносимой, а после солнечного света в трюме казалось темно, как в могиле. Когда обстановка стала привычнее, натренированное ухо Кунты подсказало ему, что тубобы вытаскивают на палубу перепуганных людей с нижнего уровня.

Через какое-то время он услышал правым ухом тихий шепот.

– Джула?

Сердце Кунты сильно забилось. Он плохо знал язык волофов. Но ему было известно, что волофы и другие племена словом «джула» обозначают путешественников и торговцев – преимущественно мандинго. Слегка повернув голову, чтобы быть ближе к волофу, Кунта прошептал:

– Джула. Мандинго.

Он напряженно ждал ответа, но волоф молчал. Кунта подумал, если бы он знал разные языки, как братья его отца, они могли бы поговорить… Но Кунте было стыдно связывать с этим местом дядьев, пусть даже в мыслях.

– Волоф. Джебу Манга, – снова раздался шепот соседа.

Теперь Кунта знал его имя.

– Кунта Кинте, – прошептал он в ответ.

Обоим отчаянно хотелось общения. Они по очереди называли разные слова на своих языках, обучая друг друга, как дети из первого кафо. Когда повисла пауза, Кунта вспомнил, как ночью охранял поля земляных орехов от набегов павианов. Тогда далекий костер пастуха-фулани вселял в него чувство уверенности и покоя. И ему всегда хотелось обменяться парой слов с человеком, которого он никогда не видел. Неожиданно это его желание осуществилось здесь – вот только теперь таким человеком стал волоф, и он, Кунта, ни разу не видел его за те недели, что они провели скованные друг с другом.

Кунта вспоминал все слова волофов, какие только слышал за свою жизнь. Он понимал, что и волоф поступает так же – вспоминает известные ему слова мандинго. Его сосед знал гораздо больше слов из мандинго, чем он сам из языка волофов. В тишине Кунта почувствовал, что человек, который лежал с другой стороны и ни разу не издал ни одного звука, кроме стонов боли, внимательно прислушивается к их шепоту. По тихому шепоту, который распространился по трюму, Кунта понял, что, стоило людям увидеть друг друга при дневном свете, многим захотелось поговорить. Шепот шел дальше. Теперь тишина наступала, лишь когда появлялись тубобы с бадьей пищи или с щетками для уборки. И эта тишина была другой. Впервые с того момента, когда их схватили и заковали в цепи, они почувствовали свою общность, общность разумных людей.

Глава 37

Когда мужчин в следующий раз вывели на палубу, Кунта постарался рассмотреть человека, который шел следом за ним, – в трюме он лежал слева от него. Это был серер, намного старше Кунты. Тело его сплошь было покрыто следами кнута. Некоторые раны были настолько глубокими и воспаленными, что Кунте стало стыдно за свое раздражение из-за его громких стонов в темноте. Серер смотрел на Кунту глазами, полными ярости и страдания. Они стояли и смотрели друг на друга. Громко щелкнул кнут – на этот раз досталось Кунте, и он быстро пошел вперед. От боли он чуть не рухнул на колени. Ярость застлала глаза. Издав почти животный крик, Кунта рванулся к тубобу, но тут же упал и потянул за собой того, с кем был скован, а тубоб бросился к ним. Мужчины столпились вокруг них. Тубоб, сузив глаза от ненависти, снова и снова бил кнутом Кунту и волофа. Кунта попытался откатиться в сторону, но получил ногой по ребрам. И все же ему и задыхающемуся волофу как-то удалось подняться и встать в цепочку рабов, направлявшихся туда, где их окатывали морской водой из ведер.

Через мгновение Кунта уже кричал от мучительной боли – соленая вода разъедала старые и свежие раны. Его крики слились с криками остальных и заглушили звуки барабана и странного сипящего инструмента – настало время прыжков и танцев для тубобов. Кунта и волоф так ослабели после избиения, что дважды споткнулись. Но новые пинки и удары кнута заставили их неуклюже задергаться в своих оковах. Ярость Кунты была так велика, что он почти не слышал, как женщины пели: «Тубоб фа!» А когда его наконец вернули в темный трюм, сердце у него отчаянно колотилось от желания убить тубоба.

Каждые несколько дней восемь голых тубобов спускались в зловонный мрак и выносили чаны, полные экскрементов, скапливавшихся на досках, где лежали чернокожие. Кунта лежал молча, пылая от ненависти. Он следил глазами за прыгающими оранжевыми факелами, слушал ругательства тубобов, которые иногда поскальзывались и падали прямо в вонючую грязь в проходах. Зловоние становилось невыносимым – пищеварение у рабов нарушилось, и теперь экскременты просто стекали с полок прямо в проходы.