Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

- Шварценберг здесь не один, у него куча помощников. Я думаю, они лучше американцев знают, кто здесь сидит и чем дышит. Может быть, и досье свои заводят. Колеблющихся и сомневающихся убеждают теми же приёмами, что и раньше в свободном нашем отечестве: словом, то есть, угрозой, и, конечно, плетью. Для этого штурмфюрер был незаменим, дай ему дьявол чан погорячей! Совсем неугодных они безжалостно выдёргивают как гнилой зуб с помощью американцев. Мне тоже достаётся в последнее время, - пожаловался он.

- А тебе за что? – удивился Вилли.

То, что рассказывал Герман, было настолько необычно и неправдоподобно, что Вальтер даже забыл о своей судьбе.

- Да всё за язык, - объяснил Герман. – Не могу терпеть этих чёрных палачей, вот и огрызаюсь. – Замолчал ненадолго, потом продолжил: - Не знаю, надолго ли хватит моего или ихнего терпения. Правда, к моей грубости они относятся снисходительно, стараются не связываться. Я, наверное, для них не фигура, а почему?

Он снова повернулся к Вилли, почесал ногу об ногу, подтянул колени к животу.

- Кого-то они давят и додавливают до конца, а меня – нет. Даже порой обидно за себя, я даже иногда начинаю наглеть с ними.

- А ты пожалуйся Шварценбергу, - ехидно посоветовал Вилли.

Герман хохотнул.

- Пока повременю, - отказался он. – Пусть они будут сами по себе, и я сам по себе, меня это устраивает. Кто я? Всего лишь рядовой пилот, а у них – все партайгеноссе. Может, в этом собака зарыта? Как думаешь?

- Никак, - сумрачно отозвался Вилли. – Я-то уж теперь у них поперёк горла стал. Да и американцы тоже не простят мне смерти штурмфюрера.

Замолчали. Каждый задумался о своём. Впереди не светило ни Герману, ни Вилли, а у последнего, к тому же, светлая часть дороги была значительно короче. Первым нарушил молчание нетерпеливый Герман:

- Мне кажется, и для тебя многое будет зависеть всё от того же Шварценберга.

- Кто тут меня вспоминает? Хорошо или плохо?

Они и не заметили, как он подошёл и стоял в проходе на стороне Вилли. Повинуясь выработанной за долгие годы военной жизни и службы привычке чинопочитания, Вальтер соскочил с кровати и вытянулся, вздёрнув подбородок, перед штурмбанфюрером. Тот посмотрел с одобрением, повернулся к Герману, вдавившемуся спиной в койку так, что его почти не было видно, и укоризненным тоном выговорил ему:

- Учитесь, обер-лейтенант Зайтц хотя бы уважению к старшему по возрасту и званию. Распустили вас у Рихтгофена!

- Не трожьте Рихтгофена! – почти закричал не выдержавший Герман. – Он не чета вам! – Он даже сел от негодования, упёрся взглядом в Шварценберга и сразу успокоился. – И вообще, я – пленный. Между прочим, такой же, как и вы, нахожусь в лагере для военнопленных, а не в армии, и война, к вашему сведению, уже закончилась.

- Это вы напрасно так думаете, - опроверг его штурмбанфюрер.

Они ещё немного посостязались взглядами, потом Герман снова упал на спину.

Шварценберг повернулся к Вальтеру:

- Уже наслышан о вашей драке, печально закончившейся для нашего товарища, штурмфюрера Блюмке. Нельзя сказать, что вы достойно начали жизнь в лагере, где у вас могло бы быть много друзей.

Слова Шварценберга о «товарище Блюмке» высветили в обострённом мозгу Вилли возможную линию защиты, давали не только небольшой шанс на оправдание, но и возможность маленького натиска. Здесь Вилли был верен себе как на ринге.

- Вы называете его товарищем? А мне он показался типичным уголовником с финкой за голенищем. Он не мог быть вашим товарищем, вы шутите, - сказал он с уверенностью.

Шварценберг выслушал, внимательно глядя прямо в глаза Вилли. Ни один мускул не дрогнул на его лице, хотя он, очевидно, не ожидал оправдания, а тем более, отпора.

- Кроме того, - продолжал Вилли натиск, - штурмфюрер ввязался в драку первым. Он прилюдно оскорбил честь офицера СС. И какой же надо было ждать реакции от меня? – нахально спрашивал он Шварценберга. – Смириться и стать посмешищем для всего лагеря? И тем самым посадить пятно бесчестия на весь офицерский корпус? Вряд ли вы оправдали бы такое моё поведение. – Вилли нагло звал штурмбанфюрера в союзники. – Я, по крайней мере, в армии  с детства и не могу себе позволить этого.

Он перевёл дыхание, успокоился, чувствуя, что выбрал правильный тон и верную защиту. Лишь бы не переборщить. Не следовало идти на конфликт: сила была на стороне Шварценберга, как только что его убеждал Герман, хотя сам бездумно игнорировал эту силу. Вилли за долгую службу в тылу пригляделся к старичкам-нацистам, успел оценить их возможности и не одобрял поведения Германа. Он привык быть осторожным. Жизнь научила.

- К тому же, он вытащил нож, - продолжал он защиту. – Против безоружного и своего по организации! На виду у всех, позоря мундир! Это уровень интеллекта всего лишь озлобленного уголовника, а не фольксгеноссе.

Вальтер замолчал. Молчал и Шварценберг, видимо, переваривая и заново переоценивая драку и сложившиеся у него раньше выводы по ней. Вилли решил попытаться ещё больше смягчить свою роль, покаявшись в некотором роде: