Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2

- Перед самым приходом немцев я заболел воспалением лёгких, на речке подхватил, на утренней рыбалке. Лежал пластом с температурой под 40 градусов, часто без памяти, так и остался в городе. Бабка моя выцарапала меня травяными настоями да заговорами, и я встал на ноги, когда оккупационная жизнь тоже уже устоялась. Немцы чувствовали себя хозяевами, местные – рабами, а полицаи – надсмотрщиками, всё как в книгах о древнем мире. Мне это сразу же не понравилось, стал я листовки писать, призывать, чтоб не сдавались, а били фашистов, портачили им, где можно, да расклеивать по ночам на дверях и заборах, вспомнив отважных революционеров из книг и фильмов. Там, у забора, и сцапал меня Сироткин…

- Кто? – непроизвольно спросил Владимир, услышав знакомую фамилию.

- Сироткин. В городской управе работал помощником начальника по автотранспорту. Большой чин! Пистолет к боку приставил, привёл к себе домой. Я как раз на той улице, где он жил, пропаганду свою наклеивал. Допросил, кто я такой, почему остался в городе, кто ещё со мной. Отвечал я как в тумане, готовясь к окончательному приговору своей неудавшейся жизни. Он и приговорил: «Дурак ты» - говорит – «Сашка! Кто ж в одиночку с такой махиной борется? Жить надоело? А надо!». Долго он меня тогда чехвостил как школяра-пятиклассника, а я, как-никак, до войны 9 классов кончил, в комсомол вступил. Стыдно и обидно. Потом с женой чаем напоили, стал я соображать, что он не тот, за кого себя выдаёт у немцев, отлегло на душе, прислушиваюсь внимательно. Велит на следующий день прийти к нему в управу пораньше. – Парень примолк, прислушиваясь, не идёт ли поезд, потом продолжил рассказ: - Другая жизнь у меня началась. Устроил он меня курьером: по всему городу с бумажками бегал, выправил справку о том, что я болен туберкулёзом, и тем охранил от отправки в Германию и на окопные работы, выдал аванс. Повеселели мы с бабкой, поев впервые за долгие месяцы от пуза, а я стал ждать, что дальше. Дальше – ещё лучше: стал я курьером между ним и ближними партизанами, носил запрятанные в одежду шифровки. Ко второй зиме партизан в окрестностях стало больше, чем полицаев и немцев вместе взятых, но они чаще отсиживались, командиры между собой не ладили и, как придёшь к ним, выспрашивали не где немцы, а где еду да самогонку добыть можно. В некоторых отрядах были рации армейские, туда я ходил чаще в сопровождении встречающего и передавал донесения по строжайшему приказу Сироткина только командиру или комиссару. Поначалу пробирался пустошью, огибал дорожные посты, а потом осмелел, через них стал ходить. К тому времени многие из города ходили за продуктами в сёла, и оттуда люди шли на базар, - усмехнулся, - почти как сейчас. И полицаи, и немцы пропускали, предупреждали только, чтобы назад шёл тоже мимо них, потому что нёс я им пропускные кусок сала или курицу, что выделяли в отряде для такого случая, а себе оставлял картошки, крупы да жира топлёного в грязи, чтобы не отобрали. Голодно у немцев стало. Всё, что можно, уже отправили на фронт и в Германию, а там всё подъели, что наши им отправили задарма до войны. Это мне Сироткин пояснил.

Владимир помнил возникшую вдруг разом нехватку продуктов в магазинах по карточкам и замену натуральных продуктов на эрзацы в конце 1942 года. «Может, и прав был Сироткин, что ели мы русские хлеб и масло».

- Обыскивали не раз, да так, поверху. Меня, дохляка, всерьёз не принимали: какой из меня партизан? Кожа да кости, от ветра вот-вот свалюсь. Я ещё и подыгрывал под дурачка да немощного, у которого на уме только добыть, что поесть. Под зад пнут, и катись своей дорогой. Приходилось терпеть, но каждый пинок я запомнил и сосчитал на всю жизнь – 76 их было, не только под зад, но и в душу. Кончаем трепаться, - приподнялся парень. – Кажется, поезд. Тебя зовут-то как?

- Владимиром.

- Ну, а меня, слышал – Александром. Хочешь, Сашкой зови. Пошли на абордаж. Кто первый влезет, занимает место на двоих.

- 3 –

Сашка, конечно, оказался в числе первых в вагоне. Он ужом пролез сквозь толпу, осаждавшую дверь, громко приговаривая: «Осторожно, я – туберкулёзный», и мешочники по возможности расступались, боясь контакта с опасным больным. Этого немногого хватило, чтобы предприимчивый шутник встречал Владимира в середине вагона, сидя с краю поперечной полки. «Выходить лучше, и прохладнее» - объяснил он свою позицию.