Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

Наверное, прав материалист Сашка, определяя родиной человека то место, где зародилось биополе души, отданное человеку в аренду полем той местности, хотя хотелось бы чего-либо более таинственного и божественного. Люди, как и растения, и животные, трудно меняют природный генетический нрав и трудно привыкают к новому месту. Звери даже в ухоженных зоопарках, растения в вычищенных и удобренных ботанических садах и люди в сверхудобных оазисных резервациях только внешне не похожи на прежних. Души их, болезненно обостряя чувства, всё равно постоянно рвутся на родину, какая бы она ни была, грозная или ласковая, и всё равно они, когда-нибудь освобождённые бренным телом, вернутся туда, чтобы занять оставленное когда-то самое спокойное в мире энергетическое место. Может быть, поэтому и ему плохо здесь, в России, где вынужденно живёт, насилуя душу. Конечно, есть люди бездушные или с больной надломленной душой, для них понятие родины абстрактно или вообще не существует. Они равнодушны ко всему, что не касается удобств телу, для них всё равно, где жить, были бы пища и кров. Слава богу, он, Владимир, свободен от этого тяжёлого изъяна. Его душу, душу Вальтера Кремера, порой до слёз тянет в Германию потому, что родина его там. И разве эта тяга не лучшее доказательство того, что он – немец, чего бы ни наболтал пьяный Гевисман. Плохо только, что он начал уставать терпеть и ждать и, смиряя тоскующую душу, стал невольно привыкать и приспосабливаться к чужой жизни. Даже сейчас, в таком долгожданном рейсе, приближающем к родине, Владимир ловил себя на том, что раздваивается и, думая о предстоящей встрече с агентом, не меньше беспокоится и о том, чтобы первая дальняя командировка за овощами в Гродно оказалась удачной.

Взошло неяркое солнце, бросая сквозь редкие облака, вытянутые по горизонту, прохладные пока радужные лучи и мягко отражаясь тусклым золотом на неподвижных тёмных водах тихой неширокой реки Вилии справа. День обещал быть ясным и погожим. Дорога то удалялась, то приближалась к реке, петляющей в широкой пойме с пахотой и лугами, уставленными невысокими копнами почерневшего сена. У самой реки, отгородившейся тальником, камышами, редким кустарником и что-то высматривающими в воде ивами, женщины, перетянутые крест-накрест платками, в грязных опорках и лаптях, запоздало и вручную, лопатами, убирали последнюю картошку, снося её в корзинах на возы, запряжённые худыми бурыми коровами. Увидев машину, они натужно распрямляли задеревеневшие спины и, отдыхая, провожали взглядом из-под козырька ладони.

Подъезжали к местечку Сморгонь. Похолодало. Владимир прикрыл боковое стекло, и сразу же запотело лобовое, по нему зигзагами потекли частые струйки. А на лугу, прямо на глазах, рождались клочья тумана и, клубясь, соединялись, спеша к реке, где плотная серо-белая полоса, ярко высвеченная солнцем, вытягивалась над водой и двигалась навстречу медленному течению, впитывая по пути всё новые и новые сгустки воздушной влаги. Всё происходило так быстро и неожиданно, что Владимир забыл о дороге и с удивлением смотрел на двух рыбаков, от которых остались только плечи и головы, через которые переливались белые волны. Вернувшись взглядом на дорогу, он резко затормозил, остановив машину так, что экспедиторша, дремавшая рядом, чуть не клюнула головой в стекло, успев в последний момент упереться руками в переднюю часть кабины.

- Что такое? – тревожно спросила она, глядя тусклыми, не проснувшимися до конца, глазами на шофёра.

- Пешеходы, - коротко объяснил он, кивнув на дорогу, через которую, выйдя из придорожной травы, важно и неторопливо шествовала семейка ежей, состоящая из мамы и четырёх маленьких колючих шариков, семенящих следом в тесном ряду.

- Какая прелесть! – восхитилась женщина, улыбкой провожая уверенных в себе лесных жителей. – Куда это они?

- Наверное, на тренировку, - предположил несведущий городской житель, впервые увидевший зверей, знакомых только по книжным картинкам. – Разбудил? – виновато спросил об очевидном.

- Ничего, - успокоила соседка, - ради этого – стоит.

- Можно и продолжить, - предложил он, трогая машину.

- Пожалуй, - согласилась она. – Вчера, собираясь, поздно легла, глаза сами собой закрываются. – Женщина зябко поёжилась в телогрейке, перепоясанной широким офицерским ремнём и не застёгнутой на верхние пуговицы потому, что мешала полная грудь, поёрзала на сидении, ища удобную позу, и, прислонившись головой, по уши упрятанной в пушистый вязаный берет, к углу кабины, затихла, тщетно стараясь уберечься от толчков и заснуть по-настоящему.

А Владимир снова вернулся мыслями к своей здешней жизни.