Корни Иггдрасиля

Скандинавские мифы увлекательны сами по себе, Мы не устаем gоражаться фантазии древних людей, создавших эти бесконечно разнообразные, одновременно мудрые и наивные, рассказы о богах, великанах и множестве других обитателей мифологического мира. Но если мы попытаемся немного глубже вникнуть в то, что же такое эти мифы, дошедшие до нас из песен «Старшей Эдды» и из пересказов Снорри Стурлусона в его «Эдде» («Младшая Эдда»), мы поневоле задумаемся. Ведь обе «Эдды» — памятники середины XIII века, между тем как Исландия была крещена в 1000 году, т. е. за два с половиной века до этого. Правда, общепризнано, что мифологические восходят к глубочайшей языческой древности. Однако что это значит — «восходят»? Может быть, они сберегались памятливыми исландцами просто как «обломок древней правды», из почтения к предкам и ради их поэтичности? Или, может быть, это просто литературная вариация на мифологические темы, дальний отголосок древних верований? Оба эти предложения не раз высказывались учеными. И все же, как ни невероятным это может показаться, миф не умер в Исландии. Спустя долгие века после принятия христианства исландцы каким-то образом сохранили веру в «старых богов» и реальность мифологического мира.

В «Саге об Олаве сыне Трюггви» (глава LXIV) читатель найдет примечательный эпизод. Как рассказывается в саге, к конунгу Олаву, крестителю Норвегии, как-то пришел старик в широкополой шляпе с одним глазом, Речи этого старика были так интересны и он так убедительно отвечал на вопросы конунга, что тот засиделся с ним до глубокой ночи. На следующее утро конунг догадался, что посетивший его гость — не кто иной, как Один, «в которого язычники долго верили». «Но Одину не удастся перехитрить меня», — сказал Олав. Не следует ли из этих слов, что и сам Олав, ярый враг язычников, отрицал не столько существование Одина, сколько авторитетность его суждений? Так, во всяком случае, могло представляться дело Снорри, рассказавшему этот эпизод.

Но обратимся к самим мифам, как они известны нам из эддических текстов. Героический мир, о котором шла речь выше, целиком воплощен в самом предании (был бы праздным вопрос, как проводили время герои, когда им не приходилось биться друг с другом и участвовать в распрях). Но мифы создают впечатление, что мифологический мир гораздо больше того, что о нем рассказывается. Он как бы существует сам по себе, живет своей собственной, особенной жизнью, а тексты лишь приоткрывают нам отдельные его участки отдельные сцены из жизни богов. Сцены эти замечательно разнообразны по тону — в них есть место и лирике, и поучениям, и самому грубому фарсу. При этом они не связаны общим сюжетом и неизвестна даже сама их последовательность. Нельзя сказать, что было раньше — приход Одина к конунгу Гейррёду («Речи Гримнира») или его перебранка с Тором («Песнь о Харбарде»). Для мифов, во всяком случае для громадного их большинства, не существует «до» и «после», но есть только «здесь» и «всегда». Поэтому мифологические события происходят в песнях как бы у нас на глазах, как своего рода представление, сценическое действо. Даже мудрые сведения об устройстве мира становятся частью этого действа, обыгрываются на «эддической сцене». Гримнир не просто в подробностях описывает Асгард и перечисляет его обитателей: всею силой своего духа он стремится перенестись в Асгард, воссоединится с богами и снова стать самим собою — всемогущим Одином.

Впечатление неисчерпаемости н реальности мифологического мира еще усиливается благодаря тому, что почти в каждой песни, как и в пересказах «Младшей Эдды», мы находим множество имен и намеков на какие-то неизвестные нам события. Конечно, во времена язычества скандинавы гораздо больше знали о мифологическом мире; были у них и другие, более прямые, способы контакта с ним — ритуалы и обряды, о которых умалчивают письменные источники. Но открытость, неэамкнутость мифологического мира — важное его свойство.