Корни камня

Он лежал, чувствуя, как расслабляется мокрое, холодное, как лягушка, непослушное тело. Действительность, какой бы она ни была, оказалась стократ лучше сна. Ему захотелось улыбнуться Барракуде — но улыбки не получилось.

— Ивар… Ты же держался. Немного осталось. Все будет хорошо. Слышишь?

— Я больше не могу, — сказал Ивар виновато. — Я не могу…

Барракуда закусил губу. Секунду сидел, раздумывая. Потом быстро взял Ивара за плечи:

— Сядь… Вот так. Я научу тебя боевому заклинанию тигардов… Знаешь, когда воин обескровлен, когда кажется, что все, конец, непереносимо… Мне всегда помогало. И когда я в шлюпке взрывался, и когда я карцере сидел годами… Закрой глаза. Крепко. Повторяй за мной: сквозь ночь. Сквозь день. Травой сквозь могильные плиты…

— А что такое могильные плиты?

— Потом… Сейчас повторяй. Сила земли. Сила воды… Ор загг, ор хон, ава маррум… Ну, Ивар: сквозь ночь…

— Сквозь ночь, — прошептал Ивар одними губами.

Миллиарды звезд. Пахнет хвоей. Теплый ветер на краю обрыва…

— Сквозь день… Травой… сквозь могильные плиты…

Сначала было тяжело, губы немели и не слушались, потом стало легче, и незнакомые слова приятно щекотали язык:

— Ор загг, ор хор…

— Ор хон…

— Ор хон…

— Услышь, защити, сохрани мое имя, сохрани мою душу…

— Услышь… Защити…

Он повторял и повторял вслед за Барракудой странные слова; липкая тяжесть страшного сна уходила все дальше, высыхал холодный пот, и отпускала лихорадочная дрожь. Уже после того, как умолк Барракуда, в комнате долго жила незнакомая речь: слова летали, сталкивались, шуршали, как полчища ночных бабочек…

Потом он откинулся в изнеможении, в сладком изнеможении, как пьяный; Барракуда поднялся:

— Вот так… И спи. Люди ночью спят, один только ненормальный Коваль работает…

Он шагнул за порог — и в эту секунду Ивар понял со страхом и стыдом, что не может оставаться в комнате один.

Не может, и все.

…Облезлое пассажирское кресло с какого-то древнего, давно списанного корабля показалось ему мягче самой пышной постели. Высокие своды зала терялись в полутьме, и нависали со всех сторон полки-сейфы-стеллажи, и мягко ворчал вентилятор — как дома… Ивару показалось, что он навсегда вырвался из комнаты-узилища, что плена осталось всего несколько часов — и, засыпая под приглушенные голоса, он позволил себе счастливо улыбнуться.

Барракуда сидел за слабо освещенным пультом, время от времени осторожно трогая его пальцем — будто проверяя, не горячий ли. Искоса поглядывая на серое бельмо маленького экрана, предводитель Поселка вел бесконечные переговоры; о присутствии Ивара он почти сразу же забыл.

Голоса представлялись сонному Ивару бесконечными шнурками — синий шнурок тянул Барракуда, толстый, крепкий шнурок, почти без изгибов и петель; голоса его собеседников, невнятно доносящиеся из динамика, были потоньше, пожиже, они вились вокруг голоса Барракуды, петляя и захлестываясь, иногда прерываясь, сменяясь другими… Их было много, они были в основном желтые и серые.

— Мне не нужны предположения, — голос Барракуды казался мускулистым, как змея, — мне нужны твои точные предписания… Не заставляй меня грязно ругаться… — он вполголоса произнес незнакомое Ивару слово. — Я добуду тебе эти ресурсы, но десяти минут у нас не будет… И восьми не будет, — странное слово повторилось, шипящее, какое-то склизкое, повторилось и дополнило представление о крупной гладкой кобре в узорчатом капюшоне.

— …технология… база… повреждения внутренних ярусов… — тонко тянул уже другой, ярко-желтый голос.

— Снимай людей. Снимай технику. Бросай все, — снова склизкая шипящая вставка. — Бросай в док под начало Николы, он знает…

— И… — продолжал свое тонкий голос. — И…а…е…тич…ность…

Синяя змея жутко дернулась:

— Ты МЕНЯ слышишь?! Ты ПОНИМАЕШЬ, что я говорю?!

И сразу спокойно:

— Вот и хорошо. Из этого дерьма постараемся сделать… ну, не конфетку, так хотя бы сухарик… Да. Да. Да…

Ивар плавал в своей полудреме, а голоса-шнурки все вились и вились; потом он заснул по-настоящему — и сразу, как ему показалось, проснулся. Проснулся оттого, что стало тихо. И оттого, что померещился сладкий запах косметики.

Он не шевельнулся и не открыл глаз. В тишине говорили двое — Ивар не сразу узнал Барракуду, его голос не имел уже ничего общего с тугим шнурком, это была скорее шелестящая струйка сухого песка; ему отвечала женщина, отвечала издалека, из гулкой темноты, из недр динамика, и время от времени в разговор врывались помехи — но каждое слово оставалось отчетливым, чистым до прозрачности, как лед или стекло.

Неизвестно почему, но Ивар вдруг покрылся мурашками — от головы до пят.

— …очень похожи. Как две стороны монеты, — тихо сказала женщина.

— И можно спутать? — спросил Барракуда с коротким колючим смешком.

Женщина помолчала — в динамике слышно было ее дыхание. Глубокое, очень глубокое, напряженное…

Тень-осьминог. Два сплетенных тела…

Теперь Ивара бросило в жар. Женщина была Региной.

— Ты когда-нибудь кому-нибудь молился? — спросила она чуть слышно, но динамик филигранно воспроизвел каждое ее слово.

— Да, — коротко отозвался Барракуда.