Корни небес

Я начинаю бояться продолжения ее рассказа.

— Некоторых вещей нам удалось избежать.

Но они точно происходили. Повсеместно.

Часто.

Знаете, как сказано у того поэта, святой отец? У Данте, в «Божественной комедии»…

«Но злей, чем горе, голод был недугом»…[40]

Голод причиняет больше страданий, чем горе…

Дверца шкафа закрывается.

Лицо женщины оказывается передо мной.

Ее голова опущена.

Слезы текут по ее щекам.

— Среди нас была семья цыган: отец, мать и трое детей. Они собирали милостыню, ходя по вагонам. Ох, как хорошо я их помню… А если и не их, то кого-то, очень на них похожего… В римском метро было столько цыган и нищих…

Они заходили в вагон, и отец — или тот, кто изображал отца, — играл на скрипке или на гармошке, или не играл, а только говорил: «Я беден, у меня на руках трое детей, четверо детей, пятеро детей…», и дети проходили по вагону, прося милостыню. На следующей остановке они выходили, чтобы зайти в соседний вагон. А мать притворялась старой или больной. Я говорю, что она притворялась, я уверена, что она притворялась, потому что, когда она выходила из вагона, ее неуверенная больная походка исчезала как по волшебству, и из старухи она превращалась в ловкую убегающую девчонку.

Я не знаю, были ли это те же самые цыгане…

Как я уже сказала, запасы продуктов закончились в начале третьего месяца.

И тогда произошло… это.

Первым исчез самый младший цыганский ребенок.

Он ушел играть вглубь туннеля.

Больше его никто не видел.

Отец и мать бросались обвинениями, но мы все утверждали, что представления не имеем, куда он делся.

Два дня спустя пропал отец.

А у нас на столе стало появляться мясо.

Котлеты, рубленные ножом и пожаренные на самодельном гриле. Охотники сказали, что они достали это мясо в туннеле и что нам лучше не спрашивать, что это за животное. Но мы-то знали. Мы все знали, что это за мясо…

Женщина поднимает руку, знаком показывая «хватит». Но продолжает говорить.

— Когда мясо закончилось, настал черед женщины.

А потом оставшихся детей.

Умирая, пока мы крепко держали ее, прижав к полу, цыганка прокляла нас.

Она сказала, что после ее детей мы пожрем и своих.

Так и произошло…

На станции Аврелия нет детей…

Руки женщины опускаются на лоб, как будто ее голова стала невыносимо тяжелой.

— Тем, у кого была простая жизнь, легко судить, — шепчет она.

— В последнее время ни у кого ее не было.

Я понимаю, что слишком жестко произнес эти слова.

Голова женщины опущена. Розовая кожа черепа видна сквозь тонкие белые волосы. Я мог бы размозжить эту голову об пол, а потом придавить ногой. Думаю, она была бы мне благодарна.

— Ego te absolve in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti.[41]

Женщина смотрит на меня снизу вверх, ее глаза закрыты белыми волосами.

— Вы не наложите на меня епитимью, святой отец?

— Нет. В этом нет необходимости.

— Но почему? То, что мы… что я сделала… Вы должны наложить на меня епитимью.

— Наша жизнь — уже достаточная епитимья.

Женщина мотает головой. Все быстрее и быстрее, до исступления. Она кажется безумной.

Я останавливаю ее, схватив за плечи. Потом кладу руки на ее виски. Я чувствую частую пульсацию ее вен.

Я поднимаю ее голову и смотрю ей в глаза.

— Мы все делали ужасные вещи, — говорю я ей.

— Вы не понимаете…

— Церковь прощает. Особенно вещи, которые были сделаны… неизбежно… во время Великой Скорби. Неизбежное зло.

Женщина смотрит на меня, словно не понимая.

— Вещи, которые мы делали… Мы делали их не только в те дни…

Она резко вскакивает с энергичностью, неожиданной в таком хрупком с виду теле. Пятится, спотыкается о коробку и падает. Я протягиваю ей руку, чтобы помочь встать. Она отталкивает меня. Бьет меня по руке.

— ЭТО ПРОИСХОДИЛО НЕ ТОЛЬКО В ТЕ ДНИ! — кричит она, убегая.

9 ОТКРОВЕНИЯ

— Дюран, остановитесь! Мне надо поговорить с вами!

Капитан Гвардейцев даже на самую малость не замедляет свой ритмичный шаг. Чтобы не отставать от него, мне приходится почти бежать.

Вой сирены заполняет подземный коридор.

— Не сейчас, святой отец. У нас меньше часа до отправления. Скоро стемнеет. И случилось нечто непредвиденное.

— Но это срочно!

Дюран резко останавливается. Строго смотрит на меня.

— Возвращайтесь наверх, отец Дэниэлс. У нас проблема, и мы должны решить ее.

Мы сворачиваем сначала в один коридор, затем в другой. Дюран упорно отказывается меня слушать. А ведь мне стоило немалого труда отыскать его. Признание женщины так меня потрясло, что я не мог не поговорить о нем с капитаном. Я повсюду искал его, но никто не признавался, что знает, где он. В конце концов Бун посоветовал мне попробовать поискать его на электростанции. Один из обитателей станции проводил меня до самого нижнего уровня, где располагались все служебные помещения.

И в этот момент прозвучал сигнал тревоги.

Мы поспешно входим в большую комнату, освещенную неоновыми трубами, одна из которых мигает, явно сломанная.

Помещение похоже на моторное отделение корабля.

— В чем проблема? — спрашивает Дюран у похожего на иссохшего ворона человека, сидящего на машине, из которой валит едкий дым.