Один мой знакомый ученый заметил как-то, что всякий «неклассифицированный остаток» предполагает широкое поле для новых открытий. В любой науке вокруг проверенных и упорядоченных фактов клубятся, подобно некоему облаку пыли, необычные наблюдения событий незначительных, непостоянных и редких, событий, игнорировать которые оказывается гораздо легче, чем принимать во внимание. Идеалом всякой науки является полная и завершенная система истины. Очарование большинства наук в том и состоит, что они, казалось бы, именно такой формой и обладают. Отсюда создается впечатление, что в каждой из наших «логий» уже есть полочка для классификации любого явления, возможного в охватываемой ею области; и что раз уж такая последовательная и слаженная схема была однажды осознана и принята, то другой схемы просто нельзя себе представить. Признание каких-либо альтернатив, как полных, так и частичных, становится невозможным. Явления, не поддающиеся классификации в данной системе, обретают статус парадоксальных нелепостей и, следовательно, принуждены рассматриваться как не соответствующие действительности. Когда же они вопреки всему наблюдаются, то об этом сообщают как-то между прочим и весьма туманно; они вторгаются в нашу жизнь подобно чудесам, подобно диковинкам, не имеющим ничего общего с вещами серьезными — и все лучшее, что есть в научном сознании человека, отвергает их. Лишь прирожденные гении позволяют себе заниматься этими из ряда вон выходящими исключениями, не успокаиваясь до тех пор, пока не возвратят отбившихся овец к стаду. Все наши Галилеи, Галь-вани, Пуркинье и Дарвины были озадачены и привлечены именно такими малозначительными вещами. Всякий человек, сознательно и последовательно обратившийся к «неправильным» явлениям, обновляет и оживляет свою науку. И нередко в формулах обновленной науки гораздо сильнее звучит голос исключений, а не того, что почиталось правилом.