Корни зла

— Спустя много лет я женился на твоей матери. Она была старым другом, еще с детства, я знал ее всю жизнь. Этот брак основывался на дружбе, и я думал, это поможет мне забыть. Конечно же, не помогло. После Лукреции ни одна женщина никогда не могла... — Проблеск рассудка осветил его лицо, потом исчез, и эта борьба разума сопровождалась мертвенной бледностью, затем проблеск снова показался, словно молния, то и дело прорезающая небо во время грозы.

Эдмунд хотел попросить его не рассказывать ничего, постараться забыть, но воспоминания его отца расправили крылья и над его разумом, затягивая его в то прошлое.

— В тот день, — заговорил отец, — в тот день в Ашвуде, мне кажется, я переступил через какую-то невидимую черту. Перешел Рубикон или какую-то другую реку, но была ли это река Иордан, Стикс Харона или безмерные священные воды Альфы, я никогда не знал. Но если ты раз перешел эту черту, Эдмунд, ты никогда не сможешь вернуться. — Приступ кашля прервал его.

— Постарайся поспать, — довольно беспомощно сказал Эдмунд. — Все будет хорошо.

Но, конечно, все не было хорошо, потому что последние оковы незамутненного рассудка быстро исчезали, и разум его отца постепенно уходил за пределы чьей-либо досягаемости.

— Поспать, да, поспать. Спать, быть может, мечтать — вот что меня волнует, хотя это всегда волновало... И если подумать, смерть, в конце концов, это всего лишь сон принца, заколдованного ведьмой?.. А, будет еще терка, да? Интересно, как в аду наказывают убийц? Ты не знаешь, Эдмунд?

— Ты не убийца, — сказал Эдмунд помолчав несколько мгновений, — Лукреция фон Вольф убила тех двоих. После этого она заколола себя, чтобы не оказаться на виселице. Она была... она была плохой. Жестокой.

— Разве?

— Убийство — это жестоко и плохо.

— Ох, Эдмунд, — говорил незнакомый голос с подушек, — я знаю все об убийствах. — Пауза. — Это я убил Конрада Кляйна тогда в Ашвуде.

Тишина, которая окутала их, была столь плотной, что через некоторое время Эдмунд почти поверил, что его отец умер и утащил его в небытие вместе с собой.

Спустя несколько мгновений, которые могли оказаться и часами, он сказал:

— Отец, послушай. Лукреция фон Вольф убила Конрада Кляйна.

— Лукреция не убивала Кляйна. — Его слабый голос вновь зазвучал громко. — Слушай меня, Эдмунд. Мне было девятнадцать, когда все это случилось, а ей было... я не знаю, сколько ей было. Тридцать восемь. Может быть, сорок. Это было не важно. Я впервые был с женщиной. Они бы посмеялись тогда, правда: девятнадцать лет, и все еще девственник, но это было так. Я был неуклюжим, делал все на ощупь и был пьян от возбуждения, но я думал, что я нашел тот рай, о котором говорят верующие.

Я ненавижу это больше всего на свете, думал Эдмунд. Я ничего не хочу слышать об этом.

— Это продолжалось три недели. Я бы умер ради нее, убил бы ради нее. И вот в тот день Кляйн застукал нас. Он стоял в дверях ее гримерки — я вижу его сейчас, он стоит там, высокомерный дьявол. Он сказал: «Ох, Лукреция, ты снова играешь в эти игры?» И он говорил так... так снисходительно. Так любяще. Как будто он бранил капризного ребенка. Я сказал: «Это не игра, мы любим друг друга», а он засмеялся. Он отвел меня в какую-то комнату — это была кладовая в гардеробной — и сказал: «Ты глупый мальчишка, она разрушит твою жизнь. Отпусти ее. Найди вместо нее какую-нибудь хорошую английскую девушку. Кого-нибудь твоего возраста».

Отец замолчал, глотая воздух, и Эдмунд сказал:

— Тебе не следует рассказывать мне это...

— Я сказал ему, что она меня любит, — продолжил резкий голос, — но он ответил: «Она не любит тебя. Для нее это развлечение». Я выхватил нож или кинжал — что-то, что они использовали в фильме, — и ударил его. Я просто раз за разом бил его ножом, мне нужно было уничтожить эти слова, понимаешь. «Она не любит тебя», — сказал он, и я должен был избавиться от этих слов, поэтому я ударил его ножом в лицо, в рот, снова и снова. Там было так много крови, ты не представляешь, как там много крови, когда ты закалываешь кого-нибудь, Эдмунд. И запах — он наполняет всю комнату за какие-то секунды, и кажется, будто ты чувствуешь вкус железа у себя во рту.

Потом я сбежал. Кровь Кляйна была везде, я был весь в крови, и я не знал, что делать дальше. Но я знал, что я должен был спасти себя. Они бы повесили меня, Эдмунд, они бы на самом деле... — Руки, судорожно сжимающиеся, ищущие утешения, снова схватили Эдмунда. — Я убежал из Ашвуда, как будто четыре фурии гнались за мной, и я бежал, пока не добежал до дороги, и каким-то образом — я совсем не помню как, — но я добрался до дома, в котором жил в деревне. Я запер дверь и потом делал вид, что не знаю ничего об убийствах. Я притворялся, что ушел из Ашвуда за час до того, как все это случилось.

Он притянул Эдмунда к себе.