Корниловъ. Книга первая: 1917 (СИ)

— Для чего? — спросил Манштейн.

— Калёным железом выжигать всю заразу из армии, а затем и из тыловых структур, бороться с внутренним врагом, — холодным тоном произнёс Верховный. — Вы, Владимир Владимирович, возглавите новую структуру. Назовём её, например, Комитет Государственной Безопасности.

В Крестах

Одиночная камера петроградской центральной тюрьмы Льву Давидовичу была уже знакома по первой русской революции. Ладно хоть сидеть при Керенском оказалось гораздо комфортнее и удобнее, чем при царском режиме, и одиночная камера оказалась для Троцкого скорее уединённым кабинетом, чем местом заточения.

Троцкий работал ничуть не меньше, чем на свободе, всё свободное время посвящая написанию статей, заявлений, протестов, апелляций, брошюр, писем, и прочей публицистики, упражняясь в словесности и красноречии. А свободного времени у Льва Давидовича имелось в достатке. Так что он бомбардировал все возможные инстанции жалобами и плотно сотрудничал с большевистской прессой, занимаясь агитацией прямо из тюремной камеры и зарабатывая себе очки авторитета в партийных кругах. Если бы этого ареста не было, его стоило бы придумать.

Как опытный журналист, он ловко подменял понятия и завуалированно оскорблял, набрасывался с едкой критикой на одних и откровенно льстил другим, не стеснялся использовать те приёмы, которые никто не использовал. В общем, врал народу так, как умел врать только товарищ Троцкий.

Вот и сейчас он строчил очередное послание Временному правительству и Керенскому лично, прихлёбывая горячий чай и изредка поглядывая на голубой кусочек неба за окном. Работа, в целом, ничем не отличалась от обычной его работы, разве что кабинет теперь закрывался снаружи, а не изнутри. Партия своих не бросает, и его снабжали всем необходимым, в основном, чаем и свежими газетами. Пресытившийся роскошью ещё в юности, Троцкий предпочитал демонстративную аскезу.

— Оц, тоц, перевертоц, бабушка здорова… — он даже мурлыкал себе под нос похабную одесскую песенку, что случалось нечасто.

В серьёзность обвинений и наказания он попросту не верил. Товарищи помогут и вытащат его из Крестов, надо только немного выждать, пока уляжется всё после июльских демонстраций. Они уже пытались, разумеется, мирными методами. Побег он не рассматривал, это бы только укрепило общественное мнение в справедливости предъявленных обвинений, нет, в этот раз освобождаться нужно было только законными методами. И весь состав РСДРП решительно протестовал против ареста товарищей Троцкого и Луначарского.

Да и эти обвинения… Это просто курам на смех. Немецкий агент! Сотрудничество с германскими секретными службами! Если Лев Давидович с кем-то и сотрудничал, то точно не с германцами, и это давало ему моральное право полностью отрицать все вражеские выпады. Да и вообще, покажите хоть одного крупного политика, который не брал бы денег у иностранцев. Царь? Он уже не политик, гражданин Романов сам отказался от этого. Все остальные брали, в этом Троцкий был уверен на все сто процентов, даже если и не видел лично факт передачи денег, то по косвенным признакам можно было легко догадаться.

Если кто и был в самом деле немецким агентом, так это Чернов, преспокойно сидящий в министерском кресле. Были и другие, даже те, которых Троцкий знал лично, в том числе в левых партиях, но сам он с немцами не сотрудничал.

Ну а сейчас он, напевая весёлую песенку про посягательство на старушечью честь, писал длинный и скорбный некролог по случаю вероломного убийства полицейскими шавками гения русской революции и вождя мирового пролетариата. Арест Зиновьева тоже муссировался в прессе, но прошёл почти незамеченным, да и Троцкому он просто не нравился, как человек. Ленина он тоже считал авантюристом и хитрецом, но, как минимум, просто уважал, а вот Зиновьева уважать было не за что.

Смерть Ленина (хотя его тела не нашли, и это автоматически стало источником множества противоречивых слухов) открывала Льву Давидовичу прямую дорогу в лидеры партии большевиков. Тем более, если добить Зиновьева политически, которого, по слухам, держали где-то за пределами Петрограда, без связи с партией и общественностью.

Именно поэтому настроение Льва Троцкого парило где-то в небесах, хотя из-под его пера вылетали скорбные пассажи про осиротевшую партию, наследие Ленина, бессмертное учение и вечный траур по ушедшему вождю. Лицемерие — обычное дело для политика, а себя Троцкий считал уже не просто революционером и борцом за правое дело, Троцкий считал себя опытным и дальновидным политиком.

За дверью загремели ключи. Троцкий, привычный уже к постоянным визитам, не обратил внимания. Если не обед, то почта, если не почта, то передачка, да и в целом, сочувствующие сотрудники тюрьмы иногда останавливались у двери поболтать. Прошелестела задвижка, прикрывающая глазок. Кто-то заглядывал внутрь камеры, проверяя наличие арестанта.

— Гражданин Троцкий, лицом к стене! — раздался приглушённый голос из-за двери.