Корнилов

Содержание и тон декларации во многом были обусловлены необходимостью успокоить казачью «демократию». Казачьи политики очень опасались обвинений в реакционности и потому с большой осторожностью относились к Добровольческой армии. Еще более сильны были эти настроения среди «иногороднего» (неказачьего) населения области. По просьбе Каледина, добровольческое командование старалось, чтобы информация о деятельности армии не просачивалась в газеты. Когда в «Телеграммах Юго-Восточного агентства» была опубликована маленькая заметка о назначении Корнилова командующим Добровольческой армией, атаман остался этим очень недоволен и лично выговорил редактору газеты капитану А. Поль де Монклар⁸¹.

30 декабря 1917 года проходивший в Новочеркасске съезд иногородних потребовал «разоружения и роспуска контрреволюционной Добровольческой армии, борющейся против наступления войск революционной демократии». Для того чтобы снять назревавший конфликт, атаман Каледин попросил Алексеева выступить перед членами войскового правительства, к этому времени уже паритетного, то есть составленного в равных пропорциях из представителей казачества и «иногородних».

Встреча эта состоялась 18 января 1918 года. Алексеев коротко рассказал об истории создания армии, после чего ему был устроен настоящий допрос.

— Если у вас, генерал, существует, как вы говорите, контакт с демократическими партиями, то почему чины вашей армии нисколько не стесняются выражать свое презрение к демократическим организациям, допуская в своих разговорах такие выражения, как «совет собачьих депутатов» и прочее?

Алексеев на это ответил:

— Прежде чем судить добровольцев, нужно вспомнить, что они пережили и переживают. Войдите в их психологию, и вы поймете происхождение этих разговоров. Ведь 90 процентов их буквально вырвались из когтей смерти и по приезде на Дон, не оправившись еще от пережитого, вынуждены были вступить в бой с советскими войсками. Из трех ночей им приходится спать только одну. Кроме того, я не понимаю, почему это вас так волнует: ведь Добровольческая армия не преследует никаких политических целей. Члены ее при своем вступлении дают подписку не принимать никакого участия в политике и заниматься какой бы то ни было политической деятельностью⁸².

Действительно, у добровольцев к этому времени сформировалась вполне определенная репутация. Говорили, например, что после взятия Ростова победители вступали в город под пение «Боже, царя храни»⁸³. На деле, конечно, все было не совсем так. Мы не ошибемся, если скажем, что симпатии основной массы первых добровольцев были далеки от монархизма. В общественном сознании в ту пору еще сохранялся отрицательный стереотип монархии, созданный в предыдущие месяцы газетами и социалистической пропагандой. Правительство Керенского широко эксплуатировало слухи о якобы готовящемся монархическом заговоре, выдвигая в противовес лозунг единого фронта революционной демократии.

В результате октябрьский переворот поначалу привел к странному раздвоению оценок. Иллюстрацией этого может служить обращение, выпущенное в декабре 1917 года студенческой боевой дружиной Ростова. «Мы, дружинники, — говорилось в нем, — не признаем ни единоличной власти монарха, ни власти кучки узурпаторов, при посредстве грубой силы старающихся навязать свою волю большинству страны, ибо мы не признаем насилия… Мы боремся не с идейным большевизмом, с которым мы боролись и ныне боремся словом; нет, орудием мы боремся с тем шкурным, анархическим и разбойничьим большевизмом, который попирает всякое право и грозит погубить Россию»⁸⁴.

Студенчество, несомненно, представляло собой специфическую категорию, но такая позиция в ту пору была свойственна не только ему. В первом варианте полковой песни корниловцев, написанном в январе 1918 года прапорщиком А. П. Кривошеевым, фигурировали характерные слова: «Русь могучую жалеем, царь нам не кумир…» Через год эту строчку пели уже по-новому: «…нам она кумир…»

Но даже те из добровольцев, кто считал себя монархистами, по сути таковыми не были. Царя большинство из них видело только на портретах или на фотографиях в «Ниве». Монархизм, в их понимании, означал неприятие революционного хаоса и анархии, тягу к сильной власти. Свидетель первых месяцев истории Добровольческой армии журналист А. А. Суворин (младший из двух сыновей к тому времени уже покойного «короля русской прессы») писал о том, что офицеры, называющие себя монархистами, «попросту не видят того, что желается им не царь, а диктатор». Они потому и идут так слепо за Корниловым, что «он и есть прирожденный диктатор, то есть то самое, что им и нужно»⁸⁵.