Корниловец

— Но-о, мёртвая! — прикрикнул извозчик сиплым, испитым голосом. Лошадь потрусила чуть быстрей — и снова вернулась к прежнему ритму.

— У мужа есть хороший приятель, — убеждала генерала Наталья Павловна, быстро и негромко проговаривая слова, — тоже инженер, только путеец, Шуберский его фамилия. Он обещал достать два билета в купе первого класса — поезд на Ростов отходит вечером, и возможно, что он будет последний…[42]

Пролётка въехала под арку на Дворцовую площадь, и тут извозчика остановил матросский патруль.

— Ваши документы, — потребовал щекастый боцман с дудкой на груди.

Алексеев молча протянул удостоверение члена Временного Совета республики с правительственными печатями.

— Э-э, гляди, — нахмурился молодой матрос, постоянно шмыгавший носом, — печати-то от «временных»! Задержим старика?

Кирилл напрягся, незаметно нащупывая «парабеллум», но тут заговорил боцман, пошевеливая прокуренными усами:

— Ну и чаво? А у нас с тобой какие печати? Не такие же, что ли? Других нет! Проезжай!

Едва Авинов перевёл дух, как по их души явился уже солдатский патруль.

— Оружие есть? — спросил, окая, унтер в папахе.

— Какое оружие?! — закричала Наталья Павловна. — Не видите, на операцию едем!

Солдаты не стали связываться с разгневанной «сестричкой» — отпустили экипаж. Проводив генерала до квартиры Щетининых, Авинов бегом вернулся обратно и плюхнулся в пролётку.

— На Фурштатскую! — обронил он и отдышался.

Военно-революционный комитет поручил брать Зимний товарищу Антонову-Овсеенко. В Смольном всё рассчитали, расчислили по минутам, однако большевистские стратеги не учли главного — мятеж развивается по собственному сценарию, и никаким Лениным с Овсеенками не удержать руку на пульсе. Улица сама решит, где, когда, чем и как.

Мост через Неву, что у Дворцовой набережной, юнкера перегородили одиночными постами, пропуская трамваи до шести вечера. Проезжая мимо высокой решётки, отгораживавшей сквер Зимнего, трамваи сворачивали направо, на Адмиралтейский проспект, и в обход попадали на свои маршруты.

Около шести часов на Дворцовой площади зажглись все фонари. Квадраты света падали на брусчатку и из окон второго этажа, где в семнадцати огромных залах устроили казармы для юнкеров. Этажом ниже разместились казаки и ударницы женского «батальона смерти». Временное правительство занимало десятка три помещений на втором этаже западного крыла вдоль сквера и северо-западный угол с окнами на Неву. Там бывший комиссар, кадет Кишкин, назначенный «уполномоченным по водворению порядка в столице и защите Петрограда от всяких анархических преступлений», с тоскою ожидал развязки. Его то и дело дёргали юнкера для участия в стихийных митингах на тему «Куды бечь?», и он говорил — с подъёмом, мужественно и спокойно о том, что правительство решило не покидать дворца, оставаясь на посту до последнего. Бывало, что пылкий юнец выражал готовность с радостью умереть за правительство, но явный холод остальных юнкеров сдерживал порыв…

По ленинскому плану, ровно в двадцать минут седьмого с крепости и с кораблей должны были обстрелять Зимний дворец и Главный штаб. Не вышло.

Обстрел перенесли на семь часов десять минут вечера. Не получилось.

Антонов-Овсеенко носился на мотоцикле «Дукс» вокруг Зимнего, пытаясь отыскать войска, посланные на штурм.

Уже стемнело, а пушечного грома так и не слыхать. То тут, то там всплески выстрелов, заполошное таканье пулемётов. На Миллионной беспорядочная толпа матросов, солдат, красногвардейцев то наплывает к воротам дворца, то отхлынивает, прижимаясь к стенам, когда юнкера открывают огонь. Никто не хотел умирать за рабочее дело…

Кирилл вышел на Дворцовую площадь ближе к девяти вечера. Шагал он сторожко, прикрывая собой Дашу.

На площади, между высокими рядами сложенных в кубы дров, стояли козлы винтовок с разгуливавшими перед ними часовыми, а слева и справа торчали холодные чёрные дула трёхдюймовых скорострелок.

Солдаты революции потихоньку разошлись, а ближе к ночи на Дворцовую площадь начали сбредаться вооружённые рабочие и матросы. У Кирилла на глазах юнкера стали возводить баррикады из дров и укреплять пулемётные гнёзда. Началась перебранка — пролетарии матом крыли «барчуков», а «барчуки» давали в воздух очереди для острастки.

— Ой! — пригнулась Даша и выдохнула: — Здорово!

— Внимание! — крикнул кто-то из юнкеров. — Если я выстрелю, открыть по ним огонь. Без моего сигнала — боже сохрани стрелять!

Кирилл откинул крышку часов и попытался рассмотреть в неверном свете фонарей, сколько натикало времени. Девять часов сорок минут.

— Сейчас, — сказал Авинов, пряча часы.

— Что — сейчас?

— Стрелять начнут.

Тут же, словно дослушав его, пальнула полуденная пушка в Петропавловке. Минут через пять ударило носовое орудие с «Авроры».

— Ух ты! — сказала Полынова впечатлённо. — Ой, смотри! Сдаются!

Дворец покидали казаки 14-го Донского полка. Сухопарая фигура, то ли прапорщик, то ли портупей-юнкер,[43] громко сказал:

— Бог вам судья, подхорунжий. Идите. Но оставьте пулемёты, а то мы с голыми руками.

— Берите, — мрачно ответил казак. — Помогай вам Бог, нас простите.