— Ну да, православная, — усмехается Ирина. — Уж православные-то тебя быстренько бы построили. Как стоишь, в каком виде пришел, что за ботиночки клоунские, что за рубашечка нараспашечку… Расслабиться бы не дали.
— Хм, — только и сказал я. И задумался крепко.
Идем еще выше. Храмы перетекают в лестницы, лестницы уводят в сады, сады — снова в храмы, и кажется, что больше в мире уже нет и не будет ничего, кроме этого, — и хорошо, и не надо, и слава богу. Весь склон под нами покрыт черепичными крышами в розовато-белых ветках цветущей сливы: храмы, храмы, храмы — сбегают волнами вниз и уже у самого горизонта выплескиваются в затянутый дымкой, почти нереальный город. Борис долго стоит на тропинке один. Мы — чуть позади.
— Господи, как красиво! — доносит до нас ветер его слова, обращенные в никуда.
Время уезжать. Алла уходит за машиной и теряется. Оставшиеся тихо бродят меж холмов. Борис говорит:
— Знаешь, что меня здесь поражает? Природа — совсем как наша. Больше всего напоминает окрестности Питера. Засели Зеленогорск буддистами, понастрой храмов — и получится Нара.
— А в Непале не так? — спрашиваю я.
— В Непале совсем не так. Я даже не про пейзаж. В Непале монах может насрать в двух метрах от храма. Они по эстетике не больно заворачиваются, у них вся святость внутри. А японцам нужна красота. И это мне гораздо милее.
На выходе из парка — мусорные контейнеры жизнеутверждающе зеленого цвета. Надпись каллиграфической кистью: «Поимейте сердце и великодушие — увидев мусор на территории парка, опустите его сюда».
— Что бы вы хотели услышать сегодня на концерте? — любезно спрашивает Борис.
— «Фикус», — застенчиво просит Митька.
А я много чего попросил.
Киото,
Прибываем в Киото, ловим на вокзале такси, упадаем в отель. Точнее, в
Расчет оправдался — гости, похоже, довольны. Но валяться на циновках времени нет, через час концерт.
В районе Кансай (Киото, Осака, Кобэ) нашего брата пока немного, поэтому и народу набирается от силы полсотни человек. Как окажется потом, многие не пришли, испугавшись давки, а потом жалели. Но благодаря этому концерт протекает в душевной атмосфере питерского квартирника. Борис начинает «Трамваем» и, двигаясь из Калинина в Тверь через комнату, лишенную зеркал, постепенно подводит зал к «Электрическому псу»:
Записка: «Сейчас в печати часто встречается понятие «Русский Рок», и каждый понимает под этим что-то свое. Как бы Вы охарактеризовали русский рок?»
Ответ: «Я представляю себе русский рок примерно так: пожилые люди с немытыми волосами громко поют о том, как им плохо живется на свете. Причем среди них попадаются особо продвинутые, которые поют о том, как им плохо живется на свете вместе со всеми нами».
Серия новых песен. «Афанасий Никитин Буги». На словах «нам, русским, за границей иностранцы ни к чему» зал просто взрывается. Борис отмечает, что в России эта строчка не порождает такой бурной реакции. Ничего удивительного.
«Старик Козлодоев» — вестимо, куда ж без него… Сидящий позади меня пацан лет десяти то и дело прыскает в ладошку. Но не слова тому виной — пацана смешит инструментальная вставка. Та самая — «Тра-та-та-та-та, Та-та…» Мать, оглядываясь вокруг, смущенно его одергивает.
Концерт снимается японским телевидением. Потом они берут у Гребенщикова интервью. Очень хороший знак.
Киото,
— Возможно ли будет совершить венчание по местному обряду?
Кланяюсь, Борис.
— Узнавали: синтоистский священник помашет над вами ихним кадилом без напряга.
Ждем. Мы.
Если ты синтоист, можешь сам обожествлять любой из предметов, тебя окружающих. Молись чему нравится: камню, дереву, пепельнице или телеграфному столбу. Потому особо роскошные храмы в Синто не нужны. А поначалу их и вовсе не было. Когда вся Природа — храм, зачем придумывать что-то еще? Прицепил веревочку к дереву в лесу — и молись себе на здоровье.
Если ты синтоист, сам найдешь Бога, где тебе хочется.