Король без трона. Кадеты империатрицы

Местный доктор и без того был малосведущ в медицине, а у постели такой знатной пациентки совсем потерял голову и лечил ее без всякой системы. Через три дня графиня Амелия была в агонии.

Позвали приходского священника, считавшегося в этой местности святым. Это был фанатик, безумно преданный своей религии. Необразованный, сын простолюдина, он ненавидел грех всеми силами души; грубый и резкий, он умел влиять на крестьян, но совершенно не годился для деликатной и нежной натуры умирающей аристократки… Целый час провел он у смертного одра графини.

Через закрытые двери граф и его сыновья слышали несколько раз настойчивый, умоляющий крик «Я не хочу! Я не могу!»; затем снова слышался лишь повелительный голос священника, которому больная больше не возражала… Часто слышались резкие слова духовника: «Ложь! Обман!» Наконец дверь открылась, и на пороге появился священник со строгим, неумолимым лицом. Он провозгласил:

— Входите! Входите все! Зовите слуг!.. Пусть все идут сюда. Надо, чтобы все слышали эту исповедь, она должна быть публичной… Это Божья воля, это единственное средство спасти погибающую душу страшной грешницы!

Пораженные члены семьи вошли в комнату; за ними последовали семь-восемь человек слуг и служанок; живших в замке.

Опрокинувшись на подушки, мертвенно-бледная графиня едва дышала. Неумолимый служитель алтаря приказал ей:

— Признавайся теперь, заблудшая дочь греха, в своей вине! Тебя слушает и на тебя взирает Сам Бог!

Графиня заговорила глухим, точно замогильным голосом:

— Я обманывала всех… Я казалась верной женой, но была изменницей… Оливье, бедный друг мой, ты дрожишь от удивления, от испуга, ты думаешь, что это бред?.. Нет, я говорю в полной памяти и подтверждаю: да, я виновна, я обманывала тебя!.. Один из наших сыновей — не твой сын…

Граф побледнел и сжал кулаки. Из уст сыновей раздались два восклицания, одно от ярости, другое от горя.

— Который? — крикнул вне себя Арман.

Но умирающая остановилась, не имея сил продолжать. Однако Арман продолжал кричать, топая ногами:

— Который? Который?

Она могла только прошептать:

— Простите, простите меня!

Никто не ответил ей, только Эдмонд молча подошел ближе к ее изголовью.

Тогда графиня Амелия приподнялась последним усилием и с упреком бросила священнику тихие слова:

— Вот что вы сделали, батюшка!

Испуганные слуги толпились у дверей, граф и его сыновья, волнуемые различными чувствами, неподвижно, молча стояли кругом…

Священник начал говорить:

— Вся ее жизнь была сплошным обманом, постыдной ложью…

Но граф Арман де Тэ грозно крикнул ему:

— Довольно! Убирайтесь вон!

Фанатик-священник молча вышел из замка, ни минуты не раскаиваясь в сделанном.

В этот самый вечер граф Оливье де Тэ раздробил себе голову выстрелом из револьвера, не будучи в состоянии проклинать ту, которую так любил, кому был обязан своей жизнью.

Оставшись одни, оба брата стали взаимно упрекать друг друга в незаконном рождении; один объяснял особую любовь к себе матери сознанием с ее стороны его прав законного сына, другой, наоборот, видел в этой привязанности только указание на преступное увлечение, на воспоминания былой любви.

Призвали и допрашивали священника. Но тот, подняв взор к небесам, объявил, что это — «тайна Божия».

Искать какого-нибудь указания по сходству было невозможно, так как оба брата были похожи друг на друга и на свою мать.

Они порешили покинуть родину, отчий дом, забыть все прошлое. Земли, леса, фермы и замки были проданы и обширные владения графов де Тэ были разрушены навсегда. Наследники разделили между собой вырученную от продажи сумму и разошлись в разные стороны.

— Я знаю, — закончил свой рассказ граф Эдмонд де Тэ, — что мой брат поступил в русский лейб-гвардии Конный полк великого князя Константина Павловича и был серьезно ранен при Аустерлице; но молодость и крепкое здоровье взяли верх, и он остался жив. Когда-нибудь мы, может быть, еще встретимся с ним…

— И что же тогда? — спросил принц.

— Тогда? Тогда, — просто сказал Эдмон, — так как он русский, а я француз, то пусть он побережется! — Он замолк, а минуту спустя продолжал: — Вы видите, государь, почему жизнь мне в тягость… Я не могу пережить позор своей семьи, гибель отца, разорение своего рода… Я должен умереть, я уже более не существую…

— Я надеюсь доказать вам, граф, — ласково сказал Гранлис, — что ваш долг заключается не в том, что есть в жизни другая цель, кроме бесполезного самоубийства. Мы будем сражаться вместе, и под свист пуль я сумею убедить вас в этом.

Он встал, и новые друзья пошли дальше… Проходя мимо Кантекора, растянувшегося во весь рост и громко храпевшего на все лады, они полюбовались на него.

— Вот кто спит сном праведника! — заметил принц. — Как сладко он спит! Я завидую ему.

Они прошли мимо.

Когда они отошли шагов на сто, Кантекор сделал очень естественный вид просыпающегося человека и пробормотал про себя: