Король без завтрашнего дня

Эбер раньше никогда не обращал особенного внимания на марионеток. Но сейчас он заметил, как тщательно сделаны куклы, как продуманны их костюмы, реплики, голоса, — все было превосходно. В ходе следующей мини-пьесы появился граф д’Артуа верхом на королеве, размахивая во все стороны жокейским хлыстиком. Он принялся хлестать своего неповоротливого братца-короля, который, задыхаясь и потея, с трудом вскарабкался на лошадь, чтобы удрать. Это выглядело и в самом деле уморительно. Потом король взял огромное охотничье ружье и начал целиться в оленя, который то появлялся из-за занавеса, то снова скрывался. Дети радостно кричали: «Да вон он! Вон он!» Они завопили еще громче, когда изо рта графа Артуа высунулся невероятно длинный, чудовищный язык и начал облизывать королеву-австриячку.

— Давай, лижи меня хорошенько! — стонала она, вздрагивая от удовольствия. — Еще, еще!

Король выстрелил в оленя. Дети зааплодировали, увидев легкий дымок, поднимающийся из дула ружья. Королева бросилась мужу на шею, чтобы его поздравить. Все это было разыграно блестяще. Эбер был покорен. Когда представление закончилось, он подошел к хозяину театра и сказал ему:

— Вам не хватает только текстов посмешней, чтобы удвоить выручку.

— Вот как?

— Ручаюсь, что если вы будете показывать по-настоящему смешные истории, основанные на дворцовых новостях, которые я узнаю из первых рук, то ваши доходы удвоятся!

Сделка состоялась. Эбер начал поставлять в театр марионеток сценки своего сочинения, забавные и злободневные. «Дело об ожерелье» только началось, публика жаждала пикантных подробностей.

Эбер многие годы работал в Париже, как одержимый, пытаясь стать актером, драматургом, писателем. Но ничего не получалось. Однако сейчас, глядя на папашу Дюшена и прочих марионеток, он чувствовал настоящее вдохновение, как десять лет назад, когда изображал Марию-Антуанетту в алансонских кабачках. Он снова обрел творческий стимул. Он отправил своего папашу Дюшена туда, куда до сих пор никто не осмеливался его отправлять: прямиком в Версаль.

«От одной решетки к другой, от одной любезности к другой, и вот наконец я добрался до королевских покоев, где чуть не подрался со слугами. Но тут королева сама вышла мне навстречу. Я вошел следом за ней в зал, где все стены были сплошь в зеркалах. Королевская семья сидела за столом и, кажись, лопала зеленую фасоль, потому что был пост. Только я отвернулся — а чертенок-дофин уже роется в моих инструментах. Ну, я не стал терять времени даром, схватил мастерок да как дам ему по рукам!

— Это вы правильно сделали, папаша Дюшен, — сказала королева, — он у нас такой непослушный, хватает все подряд; может быть, теперь он исправится.

— Папаша Дюшен, — предложил король, — может, выпьете стаканчик?

— Да я и два выпью, черт меня раздери!

Король позвал сына:

— Месье дофин, сходите-ка в погреб за бутылкой.

Постреленок быстро справился с поручением, но только он шагнул на предпоследнюю ступеньку, как вдруг — бац! Встал и стоит: в одной руке подсвечник, в другой — горлышко бутылки, а сама бутылка разбилась. Король страшно разозлился.

— Дофин, ступайте снова в погреб!

Хорошенький он у них, этот малец!

Со второй бутылкой все обошлось благополучно, и я с удовольствием выпил ее за здоровье наследного принца, которого очень полюбил и чьей доброты вовек не забуду».

Папаша Дюшен равно не забывал прохаживаться по адресу знати, духовенства, политиков: «Сто тысяч бездельников живут как принцы!» Он разоблачал судебные несправедливости и требовал законодательных реформ. Что до финансовой сферы, его мнение было простым: «Пусть богатые платят!» Однако никакого серьезного пафоса в его речах не было — пустые разглагольствования да грубые шуточки. Несмотря на это, некоторые революционные теоретики считали его демагогическую болтовню подлинным гласом народа и даже умудрялись разглядеть в ней зачатки классового сознания. Эберу было на это наплевать — ему нужна была публика, и он ее нашел. Это отличало его от Марата, Демулена, Ривароля: под маской папаши Дюшена Эбер мог заходить гораздо дальше, чем другие. Устами этой марионетки он, словно чревовещатель, мог произносить неслыханные дерзости, оставаясь неуязвимым и безнаказанным.

~ ~ ~

— Моя дочь без ума от радости! — воскликнул Симон по телефону. — Она сейчас сама тебе позвонит, но я хочу объявить новость раньше. Слушай, она в восторге от твоего сценария!

— Но я ей прислал только начало.

— Она ухватила суть. К тому же она считает, что диалоги написаны блестяще.

Что касается сопродюсеров, дела обстояли не так гладко: если один из Жеромов был на сто процентов солидарен с мнением патронессы, то другой находил сценарий слишком литературным. Вообще, начиная с того дня, как обоих Жеромов наняли на работу, и до сих пор они были единодушны лишь в одном: в своем презрении к Симону Лешенару, этому старому паразиту.

Сценарий Анри стал для всех этих людей настоящим полем битвы. Пока непонятно было, кто восторжествует: Анри до сих пор не получил второго чека. Он решил сказать об этом Симону, который очень удивился:

— Как, ты еще не все получил?