Король без завтрашнего дня

В 1789 году появилось больше двухсот новых газет. Их авторы были полны энергии и радикальных идей, они обладали чутьем на события, которое позволяло им написать десять статей за два часа, — но кому это было интересно уже на следующий день? Почти никто газет и не покупал. Поскольку не все, что было написано, можно было продать. А если не продавать три тысячи экземпляров хотя бы по одному су — нельзя было рассчитывать, что газета выживет. Прессы выходило больше чем достаточно, но большинство газет были обычными печатными листками, предназначавшимися для депутатов; в них возвещались решения, принятые от имени народа, который их не читал.

В сентябре 1789 года Марат начал издавать газету «Друг народа». Несмотря на большой успех и известную репутацию, безумный доктор поддерживал продажи лишь ценой путаных обличительных разглагольствований, которые приносили ему больше хлопот, чем денег. В конце концов ему пришлось уехать и скрыться в Лондоне. «Друг народа» перестал выходить.

Эберу нравился Марат. «Он причинил мне много зла, но я все ему простил». Восхищался ли он этими бурлящими речами, этим горячечным бредом, лишенным всякого юмора? Нет. Он испытывал жалость, только и всего.

Через два месяца после Марата поэт-заика Камилл Демулен тоже начал издавать свою газету — «Революции во Франции и Брабанте». Зубодробительно занудным был этот тип, который все порывался снова штурмовать Бастилию. Эбер даже не завидовал его популярности, поскольку был уверен, что долго она не продлится. Так и вышло.

Эбер видел, как все эти газеты, в том числе и те, для которых он писал, терпят крах одна за другой, и спрашивал, что же, в конце концов, может понравиться читателям. Ибо его основной идеей было нравиться. В отличие от других, которые стремились убеждать, Эбер не обладал политическим сознанием — и так и не обрел его в дальнейшем. В глубине души он презирал Революцию и считал, что участвовать в ней бессмысленно, если только не сделаться ее вождем и певцом. У него были для этого талант и энергия; он готов был приложить все силы, — но у него не было финансовых средств.

Поиски денег делали его все более азартным и плодовитым. Его стол ломился под грузом статей, которые не удавалось нигде опубликовать. Тогда он стал читать их на уличных собраниях. Слушатели мало что понимали, но толпы обычно не вникают в смысл — они больше обращают внимание на голос и манеры того, кто говорит. Пока Марат бубнил свои умные теории перед депутатами, столь же искушенными, как он сам, Эбер зубоскалил с рабочими и торговками рыбой. Именно в клубах и на уличных сборищах Эбер научился писать как Эбер.

В марте 1790 года он начал издавать за свой счет газету «Мне плевать». Она содержала в основном сумбурные размышления о текущих событиях и после трех номеров перестала выходить.

Несмотря на этот уже неизвестно какой по счету провал, Эбер снова отыскал деньги — на издание первого номера «Папаши Дюшена». Анри не был уверен, что держит в руках тот самый экземпляр, который принадлежал Эберу. Но это было неважно — хорошая идея ничего не стоит без того, кто поможет ей восторжествовать.

Эберу пришлось выдержать конкуренцию с полудюжиной авторов, оспаривающих единоличное право на использование имени папаши Дюшена. Он уничтожил соперников одного за другим — кого угрозами, кого насмешкой, кого измором. Измором во всех смыслах этого слова: когда речь идет о деньгах, упорство возрастает многократно.

Образ действий, который избрал Эбер и благодаря которому он в течение нескольких лет стал журналистом номер один во французской прессе, принес потрясающие плоды. Газета, как ребенок, росла с каждым номером, это была уже почти книга; но если любую книгу в конце концов ставят на полку рядом с другими, то газета приносит своему редактору невероятное ощущение всемогущества, которое, впрочем, вполне соответствует его реальной власти. Патроны прессы, которые, по сути, не кто иные как маленькие Эберы, дети папаши Дюшена, — это люди, способные упечь в тюрьму кого угодно и кого угодно из нее освободить. Они могут и спасать людей, и доводить их до самоубийства — и все это лишь ради очередного подтверждения собственной власти: «потому, что мне доставляет удовольствие без всякой причины заниматься тем, что само по себе не хорошо и не плохо».