Король без завтрашнего дня

Оставив на стойке несколько евро, он снова взял Дору под руку, и они вышли.

~ ~ ~

Войти в театр и пересечь вестибюль под руку с хорошенькой и вдобавок знаменитой женщиной, после того как он вывел в свет столько молодых людей, это было для Анри совершенно новым испытанием на практике, не сравнимым с прежним опытом. Новые переживания отличались от старых ощущений, как день от ночи.

У подножия лестницы Дора выпустила его руку и направилась к окошку, где выдавались контрамарки для прессы. Она улыбалась одним, обнималась с другими — и Анри уже начал чувствовать себя немного глупо, стоя в одиночестве посреди вестибюля, когда вдруг увидел молодого человека, направлявшегося к нему с протянутой для рукопожатия рукой.

Мартен Кальмира. Совершенно неожиданно было его видеть по прошествии стольких лет. Последовали обычные «Как дела?» и «Что здесь делаешь?».

— Я репетирую в малом зале, — сказал Мартен.

— О, так ты теперь в театре!

После того как обмен любезностями был закончен, Анри спросил Мартена, есть ли у того новости от Ноэми.

— Нет, никаких. Она из тех девушек, что исчезают внезапно и бесследно. Была — и нет!

Появилась Дора, держа в руке два билета, словно веер.

Анри представил Дору и Мартена друг другу. При этом счел нужным положить руку Доре на плечо, чтобы Мартен не питал лишних иллюзий.

Раздался звонок. Спектакль вот-вот должен был начаться. Анри с Мартеном обменялись номерами телефонов и договорились созвониться и встретиться. Слегка поколебавшись, они все же обнялись на прощание. Затем Мартен обнял Дору и что-то шепнул ей на ухо, прежде чем удалиться. Анри подумал, что этот человек, невысокий и суховатый, с твердой походкой, был бы идеальным вариантом на роль одного из персонажей его сценария. Это же вылитый Эбер!

— Вы, оказывается, знакомы с театральными звездами, — проговорила Дора почти ревниво, вновь беря Анри под руку. — Мне очень нравится этот актер!

— Но вы не в его вкусе.

— Откуда вы знаете?

— Я был знаком с его прежней… подружкой.

— Ах, вот как!

— Я снимал ее в одном своем фильме примерно пятнадцать лет назад.

— Да, я все время забываю, что вы снимали фильмы.

— Может, потому, что они были убогими?

— Нет, печальными. Вам самому не было грустно, когда вы их снимали?

Анри всегда гордился своими малобюджетными фильмами, но внезапно понял, отчего они получались столь меланхоличными: именно от недостатка средств.

Ему никогда не хватало храбрости занять денег, чтобы вложить их в рискованный проект, и красноречия, чтобы убедить своих кредиторов, что их средства пойдут на реализацию высококультурного замысла и что даже в случае финансового неуспеха у них появится множество меценатов. Почему ему никогда не удавалось добиться от продюсеров того, чего он с легкостью добивался от издателей?

Загадка.

Свет в зале погас. Поднялся занавес.

Нильс Арестрап хромал — это был единственный интересный момент во всем спектакле. Он хромал великолепно, расхаживая по сцене с тростью вдоль и поперек — тук-тук, тук-тук, из стороны в сторону. На этом держался весь его актерский гений.

Проводив Дору до стоянки такси на площади Оперы, Анри позвонил Мартену и без долгих прелюдий заявил:

— Я пишу сценарий, и у меня есть роль как раз для тебя.

~ ~ ~

Анри взял напрокат «мерседес» в «Авиз» и заехал за Мартеном — тот ждал его у подъезда своего дома на улице Лепик.

— Мы едем в Алансон, — объявил Анри, как только Мартен пристегнул ремень безопасности. — Ты там был?

— Нет.

— Очень милый городок, вот увидишь. Замечательные кондитерские и пара красивых церквей. И отличный ресторан — там готовят эскалопы в сливочном соусе. Ты любишь эскалопы в сливочном соусе?

— Звучит заманчиво.

— Их еще поливают зажженным кальвадосом. Потом сходим в Музей кружева.

— Так что там с фильмом?

— Фильм о Людовике XVII, «ребенке из Тампля».

— А какая роль для меня?

— Тебе что-нибудь говорит имя Жака-Рене Эбера? Ну, эбертисты, газета «Папаша Дюшен»…

— Не слишком много.

— Так вот, представь себе, Жак-Рене Эбер родился в Алансоне. В 1757 году. В двадцать лет он приехал в Париж, а десять лет спустя, в разгар революции, стал редактором газеты «Папаша Дюшен», издания вроде регулярного сборника памфлетов, которое вскоре стало голосом всех санкюлотов, официальным печатным органом Коммуны. В некотором смысле это предтеча «Утки за уткой», «Харакири», «Миномета». Все эти газеты — потомки «Папаши Дюшена».

— А при чем тут Людовик XVII?

— При том, что папаша Дюшен, то есть Эбер, тот человек, который приказал убить Людовика XVII.

Мартен сразу же осознал всю важность своей будущей роди. Убийца ребенка. Это становилось интересным. Ему уже доставались несколько ролей негодяев, но на сей раз, очевидно, это будет нечто совсем иное. И в то же время Мартен очень хотел задать один вопрос, который не имел никакого отношения к сценарию, но вертелся у него на языке с тех пор, как он встретил Анри в театре с Дорой. Он не решился заговорить об этом по телефону, но если и согласился принять предложение о двухдневной поездке, никак не укладывавшейся в его планы, то только по одной-единственной причине.