Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака

Планирование приюта было для Корчака «знаменатель-гйшим событием»: каждую неделю он по нескольку раз встречался вечером в доме Элиасбергов с двумя архитекторами. Впервые в жизни он постиг «молитву труда и красоту истинной деятельности». Он не просто планировал здание со стенами и окнами, он творил духовное пространство. Он хотел как можно дальше отойти от «клеток городских квартир» и негигиеничных пансионов, «которые объединяют недостатки монастыря и казармы». Его целью было создание просторного, светлого, полного воздуха здания, которое отвечало бы потребностям любого ребенка. Он дивился тому, как «квадратик на чертеже превращается завтра в зал, в комнату, в коридор». Но он научился сдерживать свой энтузиазм. Ведь любое поспешное решение становилось командой строителю, который придавал ему «постоянную форму». Каждую идею следовало взвесить и оценить, с учетом затрат, выполнимости и практичности. Он решил, что учитель или учительница не вполне отвечают своему назначению, если не разбираются в строительных материалах: «Маленькая полка, металлическая пластинка, гвоздь в нужном месте — все может помочь решению неотложной проблемы».

Старшая из дочерей Элиасбергов, Хелена, вспоминала, с каким нетерпением она и ее сестры ждали вечеров, когда смешной доктор приходил работать с архитекторами. «Мы никогда не видели такого взрослого. Здороваясь, он целовал нам руки, будто мы были дамами, и время от времени подходил к нам, чтобы пошутить и посмеяться. Он даже позволял нам разрисовывать ему лысину цветными карандашами, которыми делал пометки на чертежах».

Пока шло строительство приюта, Корчак около полугода провел в Париже, занимаясь у специалистов по детским болезням и посещая сиротские приюты и центры содержания малолетних преступников, так же, как три года назад в Берлине. Париж издавна служил убежищем эмигрировавшим польским писателям и художникам, и напрашивается предположение, что Корчак встречался там с некоторыми из них. Позднее он рассказывал друзьям о своих прогулках по берегам Сены, о посещениях художественных галерей и музеев. Уехал он оттуда в убеждении, что чувствует себя ближе французам, чем немцам. Берлин научил его «упрощать и быть изобретательным в мелочах, сосредоточиваться шаг за шагом и систематически двигаться дальше», исходя из того, то он уже знал. А Париж был праздником завтрашнего дня, радужных предчувствий, могучей надежды и нежданных триумфов. В Париже он упивался «чудесными книгами французских клиницистов» и, раскрасневшись от возбуждения, мечтал написать исчерпывающую книгу о ребенке.

Смерть отца Стефы Вильчинской в январе 1911 года, предположительно, заставила Корчака вернуться в Варшаву. Не лучшее начало для Нового года. Затем, в феврале, Вацлав Нал-ковский, ментор Корчака в Летающем университете, упал без чувств на улице в возрасте пятидесяти пяти лет и несколько дней спустя умер в больнице. Потеря Налковского потрясла интеллектуальную элиту Варшавы, вернее, ее остатки. Давид после самоубийства Ядвиги жил в Кракове в полном одиночестве и писал о психологии религиозных трансов. И вот теперь Налковский, чьи несгибаемые принципы наживали ему врагов, а не только друзей, уже не мог оказывать поддержки Корчаку. В своей речи на похоронах Корчак искал слова утешения для большой толпы польских патриотов.

«Скончался счастливый человек — человек, который жил, как хотел, и умер на больничной койке, как хотел. Он не был убит теми, кто сегодня, как трусы, поют ему хвалу. Он не был убит теми, кто жил и жирел, пожирая крохи его мыслей. Он не был убит теми, кто не видел его величия. Он не сражался ни с кем из них. Он просто отметал их легким движением головы. Налковского сразила Смерть. Так будем же радоваться, что он жил на польской земле».

Корчак помогал вдове Налковского, геологу по образованию, привести в порядок архив покойного мужа и разбирался с завершающими деталями планов приюта, но это не рассеяло его мрачного настроения. Сразу же после того, как 14 июня 1911 года был заложен краеугольный камень будущего приюта, он уехал в Англию, чтобы посетить тамошние сиротские приюты — но, предположительно, и в попытке вырваться из депрессии. Пережитое им в Англии, по-видимому, помогло ему яснее понять направление, которое приняла его личная жизнь.

Началось это с приятной поездки из Лондона в пригород Форест-Хилл, где находился интересовавший его приют. На него произвели сильное впечатление большие окна и широкие скамьи трамвая, плавность его движения. Не меньше поразил его и Форест-Хилл, фешенебельный пригород с обширными зелеными лужайками, простиравшимися куда хватал глаз. Он чувствовал себя деревенским увальнем, восхищаясь секаторами с длинными ручками, которыми садовники подстригали живые изгороди, и даже немного постоял, наблюдая за работой газонокосилки.