Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака

Он мог бы без труда сочинять все новые и новые, но предпочитал старинные классические сказки, особенно «Кота в сапогах». И ему не надоедало вновь и вновь описывать плутни этого словно бы ничего не стоящего кота, который благодаря хитрости и находчивости сумел выиграть для своего бедняка-хозяина принцессу и королевство. Корчак знал, что детям, чувствующим себя отверженными в обществе, которое их не ценит, ощущающим гнев и бессилие, так как родители больше их не защищают, таким детям необходимо верить в существование волшебных сил, способных помочь им преодолеть все трудности.

«Я всегда исходил из неизбежности препятствий, — писал он. — Если я путешествую по морю, должна разразиться буря. Если я руковожу каким-то проектом, все начинается с неприятностей и только в конце я добиваюсь успеха.

Ведь очень-очень скучно, если все идет гладко с самого начала…» Сказки, в которых герой или героиня в конце концов преодолевают все препятствия благодаря настойчивости и силе воли, чаровали его своей близостью к реальной жизни.

«Это правда?» — как-то спросил ребенок, когда он рассказывал сказку, в которой действовали волшебник, дракон, феи и заколдованная принцесса. Другой маленький слушатель ответил пренебрежительно: «Разве ты не слышал, как он сказал, что расскажет волшебную сказку?» Анализируя вопрос, как дети воспринимают реальность, Корчак заключил: «Сказка представляется ребенку нереальной только потому, что мы сами сказали ему, что волшебные сказки — это выдумка».

Корчака привлекала заложенная в сказках мораль — простые хорошие люди в финале вознаграждаются за доброту и благородство, а плохие караются.

Он наслаждался своей ролью рассказчика, описывая Кота в элегантных панталонах и высоких сапогах, с щегольским пером на шляпе. А затем — напряжение, когда появляется карета короля с принцессой, которая позже выйдет замуж за бедного хозяина Кота. И его не огорчало, если в самом драматическом месте младшие дети засыпали. Ведь, как Корчак любил повторять, ему преподало «урок смирения» стадо овец в летнем лагере. Случилось это во время длинной прогулки, когда он уступил желанию мальчиков, потребовавших сказку. Они перессорились из-за того, кому сидеть рядом с ним, и, затаив дыхание, ловили каждое его слово. И вот, когда он дошел до самого волнующего момента, раздалось блеяние, поднимая пыль, появилось стадо овец, и Бромберг (он всегда что-нибудь терял, начиная с пуговиц) вскакивает и кричит: «Глядите — овцы!» Все мальчики тут же повскакали на ноги и побежали к стаду, забыв про сказку и рассказчика. Оставшись сидеть в одиночестве, Корчак было расстроился, но позднее понял, что ему следует поблагодарить овец, так как они помогли ему стать «менее самонадеянным, даже скромным».

Когда новости о прогрессивном сиротском приюте в Варшаве, экспериментирующем с самоуправлением, распространились из Польши в другие страны, Корчак обнаружил, что сверх прежних своих забот он теперь должен справляться с потоком всевозможных иностранных деятелей и педагогов, включая бригаду русских архитекторов, которые несколько дней изучали планировку здания. И все же вопреки своей славе маленькая республика не была защищена от «злобных шепотов улицы, доносящихся из-под двери».

В 1910 году, пока приют еще строился, происходили бурные антисемитские вспышки, провоцируемые политиками вроде Романа Дмовского, лидера правого крыла национально-демократического движения. «На берегах Вислы нет места для двух рас», — проповедовал Дмовский, подчеркивая факт, что триста тысяч варшавских евреев составляли тогда треть ее жителей. «Евреи — чуждый элемент в польском обществе, — провозглашал Дмовский, — и противники идеи национального освобождения». За чашкой кофе некий воинствующий националист сказал Корчаку тоном отчаяния: «Скажите, что мне остается делать? Евреи роют нам могилу». А другой знакомый поляк сетовал: «Ваши достоинства — это наш смертный приговор».

Корчак написал статью «Три течения» для влиятельного польского журнала, как будто урезонивающие слова могли остановить вздымающуюся волну антисемитизма. Признавая, что между поляками и евреями отношения всегда были сложными, что антагонизм исходит от обеих сторон, он призвал к вере в общую историю, связавшую их воедино.

В польском обществе, указал он, существуют три четкие течения. Первое составляют аристократические поляки с фамилиями, кончающимися на «-ский» и «-ич». Они всегда старались обособиться от тех, чьи фамилии кончаются на «-берг», «-зон» и «-штейн». Второе течение слагается из «наследников Соломона, Давида, Исайи, Маккавеев, Галеви и Спинозы — законодателей, мыслителей, поэтов — старейшей аристократии Европы с Десятью заповедями в их гербах». И те, из кого оно слагается, тоже предпочитают обособляться.