Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака

То ли влияние Стефы, то ли его собственная растущая боль при виде того, как над его сиротами издеваются вплоть до побоев, когда они оказываются в христианских кварталах, толкнули Корчака в конце 1932 года написать Иосифу Ар-нону, бывшему стажеру, эмигрировавшему в Палестину: «Если есть страна, где ребенку честно предоставляется возможность выражать свои мечты и страхи, свои стремления и недоумения, то это, наверное, Палестина. Там следует воздвигнуть памятник Неизвестному Сироте». И добавил: «Я еще не оставил надежды, что смогу провести оставшиеся мне годы в Палестине и там тосковать по Польше… Тоска укрепляет и углубляет душу».

В следующую весну поездка в Палестину все еще оставалась лишь неопределенной возможностью. «Если судьба постановит, чтобы я поехал в Палестину, то поеду я не к людям, но к мыслям, которые родятся у меня там, — писал он Арнону. — Что скажет мне гора Синай? Или Иордан? Гроб Иисуса, университет, пещера Маккавеев, Галилея? Я буду вновь переживать две тысячи лет европейской истории, или польской, или скитаний евреев… Мир нуждается не в рабочих руках и апельсинах, а в новой вере. Вере в ребенка, в котором источник всех надежд».

Осенью 1933 года, расстроенный «дешевыми сплетнями» в газете правого крыла, что он эмигрирует в Палестину, Корчак решил уехать уже зимой и как можно скорее.

Стефа, не теряя времени, отправила письмо в Эйн-Харод: «Пожалуйста, решите, не может ли доктор Корчак прожить у вас несколько недель. Он хотел бы поработать в яслях с младенцами или детьми чуть постарше и готов выполнять любую работу, которая от него потребуется. Тому, чего он не умеет, он тотчас же выучится. Он предпочел бы, чтобы его не прикрепляли к Дому детей, поскольку он не знает языка. Он хочет узнать жизнь в кибуце, а взамен просит только постель, стол и стул. Он даже готов мыть полы».

Ответ пришел именно такой, какого ждали: кибуц сочтет великой честью увидеть доктора Януша Корчака своим гостем.

Действительно, в тот момент Корчак внес кардинальное изменение в свою жизнь, но никак не связанное с Палестиной. Он переехал из Дома сирот в квартиру своей сестры Анны, в дом номер 8 по улице Злота на границе еврейского квартала. «В приюте я чувствовал себя усталым, старым и лишним, вот почему я переехал, или, говоря точнее, меня выжили, — писал он Арнону. — Вам трудно понять, а еще раз я объяснять не стану». Совершенно очевидно, это было вымученное решение. «Мне остались только мои мысли и вера в будущее, до которого я вряд ли доживу».

В отчаяние он впал не только из-за конфликта в Доме сирот. «Мы живем в разгаре многовековой войны, все еще в темных временах Средневековья, — продолжал он. — Над человечеством, и особенно над детьми, творят невероятные несправедливости… Много лет я наблюдал впечатлительных детей, видел их беспомощность, их безмолвную печаль. А также и дикую бессердечность homo rapax» (Человек хищный, лат.).

Кажется, что вежливые аплодисменты в конце речи министра, Корчак извинился. Он объяснил, что не мог слушать подобные похвалы, так как не заслужил их. Он принимает высокую награду Польской республики не как знак личного уважения, но как приказ трудиться еще усерднее. Министр тепло его обнял.

Поездка в Палестину все еще не была конкретно намечена, но Корчак, готовясь к ней, читал книги по истории Древней Греции и Рима, а также штудировал Библию. «Невозможно сосредоточиться только на одном поколении детей в этом древнем краю, — писал он Арнону, — приходится соединять между собой века». Когда Арнон, с нетерпением ожидавший приезда Корчака, спросил, не объясняются ли его колебания нестабильностью положения в Палестине, Корчак ответил, что его сомнения вызваны не внешними обстоятельствами, а чем-то внутри него. Ему пятьдесят шесть, и он уже «слишком стар, чтобы рыскать по свету без определенной цели или просто для удовлетворения естественного человеческого любопытства». Ему надо переварить то, что он будет рассказывать переселенцам о Польше, и то, что ему захочется привезти людям сюда. «Я не опустил рук, и я не равнодушен. Просто это мой край, где я вырос. Я знаю традиции народа. Я знаю язык, а там все будет незнакомым и трудным». Он заверил Арнона, что они увидятся в середине августа, если только ему опять не придется отложить поездку.

С приближением лета Стефе удалось вырвать у Корчака точную дату: он отправится в Палестину в июле, когда дети уедут в лагерь и он будет свободен от преподавания. Однако перед самым отъездом он категорически объявил, что сможет уделить на поездку только три недели.