Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака

Гражданские и уголовные дела рассматривались раз в неделю на веранде или на поляне в лесу. Один воспитатель изображал прокурора, другой — адвоката, а трое мальчиков были судьями. Наиболее серьезными преступлениями оказались: прогулка по лесу в одиночку («запрещено, так как на тебя может напасть бык») и игнорирование ударов гонга («мы не можем бегать и тащить каждого из вас к столу»).

В «Деле о срывании цветов» два мальчика, опоздавшие к завтраку из-за того, что ушли рвать цветы, были оправданы. Было принято во внимание, что в городе у них не было такой возможности и что это было их первым нарушением дисциплины. Судьи оказались не столь снисходительными в «Деле о сосновых шишках», потому что Фишбейн нисколько не раскаялся в том, что швырял в другого мальчика шишками с засунутыми между чешуйками камешками. Прокурор добился от него объяснений лишь с большим трудом.

— Почему ты так поступил?

— Потому что насобирал много шишек и не знал, что с ними делать.

— Почему ты их просто не выбросил?

— Потому что не хотел, чтобы они пропали зря.

Тут зрители разразились смехом:

— А ты уверен, что в шишках не было камешков?

— Не знаю.

Так как Фишбейн был одним из самых младших в лагере, его приговорили к заключению сроком всего на десять минут.

Корчак тщательно записывал эти процессы и реакцию на них детей. Он все время импровизировал, хотя, несомненно, знал о первых экспериментах с подобными судами в Польше на исходе восемнадцатого века. Национальная комиссия по просвещению (первое подобное министерство в Европе) рекомендовала «арбитражные суды», в которых школяры могли бы сами решать собственные споры — наказания включали запрещение носить шпагу при парадном мундире в дни церковных праздников. Однако суды эти действовали очень недолго и исчезли с разделом страны. Потребовалось полвека, чтобы знаменитый педагог Бронислав Трентовский вновь их открыл. «Если какой-нибудь твой ученик нарушает правила, пусть его судят ученики одного с ним возраста. Королей — короли, ученых мужей — ученые мужи, а детей — дети. Их вердикт менее заденет виновного, чем задел бы твой, и окажет больше влияния». Суд Трентовского просуществовал не дольше прежних, и, по правде говоря, суд Корчака к концу лагерного сезона почти не сдвинулся с места.

Накануне возвращения в Варшаву Оскар, лагерный поэт, написал:

Дети празднуют, потому что они возвращаются домой.
Они сменят зеленые леса на сырые стены.
Цветы сейчас смеются под солнцем,
Но когда придет зима, они увянут.

В этот вечер мальчики приятно удивили своего воспитателя, подарив ему гнездо цапли. Потом все сидели у костра, глядя на свой последний закат среди лесов. На следующий день в Варшаве они уже не увидят такой красоты, напомнил им Корчак, — ничего, кроме безобразного желтого света уличных фонарей. В городе день в ночь превращали фонари и лампы, тогда как у них в лагере само солнце гасило свет и приглашало ночь.

Когда солнце опустилось на горизонт и мало-помалу скрылось за ним, несколько мальчиков воскликнули:

— Оно ушло!

— Нет, еще кусочек остался! — закричали другие.

— А теперь нам надо взяться за руки, спеть нашу песню, помахать над головой флагом — и в путь, — сказал им Корчак. — Но не назад в Варшаву.

— А куда? Куда мы пойдем?

— К солнцу.

Все изумились.

— Путь будет долгий, но нам он по силам. Будем ночевать в полях и зарабатывать деньги по дороге.

Ребята заразились духом игры. Герзон будет играть на скрипке за молоко. Оскар станет читать свои стихи, а Аарон расскажет байку за хлеб.

— А мы будем идти, идти, идти, — продолжал их воспитатель. — Если Вейнтрауб ослабеет, сделаем кресло на колесиках и по очереди будем его толкать.

— А потом что? — спросили мальчики.

Прежде чем он успел ответить, ударил гонг, созывая к ужину. На следующий день поезд отвез их назад в Варшаву, а вскоре Корчак почти на год уехал за границу.

Отправившись осенью в Берлин, чтобы ознакомиться с последними достижениями педиатрии, Корчак следовал традиции Яна Давида и других польских интеллектуалов, которые искали в Германии «света и знания». Берлин, столица процветающей империи, мог в те годы похвастать одной из лучших систем здравоохранения в Европе: он славился высокоразвитой программой общественной гигиены, а также патронажем младенцев и сирот. В некотором колебании Корчак обсуждал со многими своими коллегами все «за» и «против» этой поездки, означавшей, что ему придется покинуть и детскую больницу, и мать. Одни считали, что полученные там знания будут ему полезны, другие — что его ждет разочарование. Он получил массу советов, как держаться с немцами, но серьезно отнесся только к двум: преодолеть свою склонность пожимать руки всем подряд, невзирая на чины и звания, а воротнички менять дважды в день.