Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака

В 1913 году антисемитская истерия усилилась еще больше из-за суда над Бейлисом, происходившего тогда в Киеве. Мендель Бейлис, мелкий конторский служащий, был обвинен в убийстве христианского мальчика, чтобы использовать его кровь в пасхальной маце. Такие обвинения выдвигались против евреев в Восточной и Центральной Европе на протяжении веков, но весть об этом пронеслась по Польше, как степной пожар. Григорий Шмуклер вспоминает, как уличные мальчишки швыряли камни в него и других сирот, когда они шли в школу или из школы, вопя: «Бейлис! Бейлис!» Даже когда в Киеве Бейлиса признали невиновным, эти ребята не прекратили своих издевательств: «Трави жидов собаками!»

Корчак пытался налаживать хорошие отношения с соседскими детьми, приглашая их после школы играть с его сиротами. Именитый немецкий философ Герман Коген, посетивший Дом сирот, завершая в 1914 году объезд восточноевропейских еврейских общин, был поражен тем, что было достигнуто в приюте в таких тяжелых условиях. В отличие от других ассимилированных западных евреев, которые относились к своим восточным собратьям с пренебрежением, полагая, что те еще не до конца расстались со Средневековьем, Коген восторженно отозвался в газете Мартина Бубера «Der Jude»: «На меня произвели глубокое впечатление посещения образцовых сиротских приютов и особенно того, которым с неутомимой любовью и пониманием современных требований управляет в Варшаве доктор Гольдшмидт».

В те весну и лето, пока кафе полнилось слухами о надвигающейся войне, Корчак прибегнул к дипломатии иного рода. Он убедил Общество помощи сиротам закупить двести горшков с цветами, чтобы его воспитанники подарили их соседям. Пусть остальную Варшаву занимала возможность мирового конфликта, но из конца в конец Крохмальной улицы окна будут на солнце пылать красной геранью.

Глава 10 Как любить ребенка

Разразившаяся великая война положила конец планам с геранью. В Варшаве воцарился хаос. В августе 1914 года город наводнили беженцы из соседних областей, люди метались, запасаясь продуктами и всем необходимым. Ортодоксальные евреи в дальнем конце Крохмальной не сомневались, что настал последний бой с Гогом и Магогом, после которого явится Мессия. Светский вариант того же чувства внушил Корчаку надежду, что этот конфликт породит новый чистый мир. Когда его снова призвали в качестве врача в царскую армию, он не мог знать, что пройдут четыре долгих кровавых года, прежде чем он увидит новый мир, а также и свой приют.

Для поляков война обернулась особой трагедией. Мобилизованные всеми тремя разделившими Польшу державами — восемьсот тысяч в русской армии, четыреста тысяч в австрийской и двести тысяч в немецкой, — они оказались перед страшной необходимостью сражаться друг против друга. Даже их лидеры не могли прийти к согласию относительно того, кто величайший враг — Россия, Германия или Австрия. Те, кто саркастически шутил, будто воссоединиться Польша сможет, только если поражение потерпят все три империи, никак не предполагали, что исход войны будет именно таким.

Корчак метался, как и все остальные, пытаясь организовать что-то для Стефы и сирот на время своего отсутствия. Исаак Элиасберг, тоже мобилизованный, уже не сможет ничем помочь. Пожертвования почти прекратились, а число детей, нуждающихся в помощи, возросло. Когда банк отказался выдать ему больше двухсот пятидесяти рублей из пяти тысяч на его личном счету, Корчак отправился к своему издателю Якубу Мортковичу за сотней рублей, которые оставил у него «на черный день». В более счастливые времена он часто присоединялся к элите варшавской интеллигенции, собиравшейся в комнате за книжной лавкой Мортковича или за кофе с кремовыми пирожными в «Земьянской», популярном литературном кафе, помещавшемся в том же дворе на Мазовецкой улице. Морткович, ассимилированный еврей, привлекал в свое издательство лучших писателей, печатая их книги по высшему разряду. Его жена, Янина (настолько же разговорчивая, насколько ее муж был молчалив), публиковала рассказы Корчака в детском журнале «На солнышке», который издавала вместе со Стефанией Семполовской. Это был тесно сплоченный литературный мирок, и Морткович, в отличие от банка, без колебаний вручил своему знаменитому автору нужные ему сто рублей. Он даже обещал приглядывать за матерью Корчака во время его отсутствия.

Корчаку было тяжело прощаться с детьми. До сих пор это они покидали его, когда настолько взрослели, что отправлялись искать свое место в широком мире. Он старался стойко переносить эти прощания и сосредоточивал внимание на вновь поступивших. Но теперь покидал их он, причем тогда, когда они особенно в нем нуждались.