Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака

Рано утром Симхоний перепугался, не найдя Корчака в его комнате. Он обшарил весь кибуц, обыскал Дом детей и, наконец, нашел его на кухне, где он чистил картошку в обществе престарелых родителей некоторых обитателей кибуца. Корчак объяснил, что аромат пекущегося хлеба, вливавшийся в его комнату на рассвете, напомнил ему дом его детства по соседству с пекарней. Он пошел поговорить с пекарем, а потом услышал звон кастрюль, стук горшков и присоединился к кухонной команде.

Отмахнувшись от уговоров Симхония, что ему следует отдохнуть, Корчак сказал: «Я хочу отрабатывать мое содержание». Однако у него были и более своекорыстные мотивы искать общества чистящих картошку стариков, которые за этим занятием могли поболтать с ним по-польски или по-русски. Он слушал их истории о жизни в кибуце и сознавал, что многое остается несказанным. Шуточки вроде «Ну, что это за страна, где нет малины!» или: «У меня одна мечта: съесть тарелку земляники, прежде чем я умру!» позволяли ему вычислить эмоциональную цену переезда на эту «древнюю новую родину». «Да, край этот не из легких, — говорили старики, — но нашим детям тут нравится».

Как и предполагала Стефа, Корчак не мог устоять перед чарами кибуца, где, словно в его собственной республике, обычную семейную ячейку заменила ответственная община, ставившая ударение на социальной справедливости, важности ребенка и достоинстве человеческого труда. Он был поражен, увидев еврея в роли крестьянина, трудящегося под безжалостным солнцем, чтобы скудная почва питала оливковые деревья, виноградные лозы, поля картофеля и кукурузы. «Еврейский мозг отдыхает, — заметил он. — Здесь пила и топор сменили европейский интеллектуальный снобизм».

Наблюдая, как дети помогают взрослым в полях, Корчак заметил, что двигаются они не так, как варшавские сироты, которые пугались грубых слов и швыряемых в них камней. Эти дети, росшие с «даром солнца в душах» и «жгучего ветра в крови», принадлежат этому краю «в биологическом смысле», в отличие от своих родителей, чьи корни остались в другой почве. Они — новый народ, эти сабры, закаленные и жизнеспособные, как кактусы, от которых они получили свое название. Корчак бродил по Дому детей «с энтузиазмом молодого сыщика, расследующего свое первое дело», задавая бесчисленные вопросы тем, кто присматривал за детьми, но с самими детьми сначала чувствовал себя стесненно из-за языкового барьера. Чтобы облегчить ситуацию, он вскоре разработал приемы бессловесного контакта. Войдя в класс, он закричал: «Шекет!» — «тишина» на иврите, слово, которое выучил для этого случая. Дети удивились, но затем, увидев его лукавую улыбку, поняли, что это была шутка. Пока они рисовали, смешной незнакомец ходил взад-вперед по проходам между партами и своим пером добавлял пуговицы к рубашке, удлинял кошке хвост, пририсовывал рога козе. Дети чувствовали себя с ним легко, а один мальчик подарил ему свой рисунок на память.

Семилетки в другом классе заранее узнали от своих воспитательниц, что пообедать с ними придет важный гость, такой же знаменитый, как английский верховный комиссар. Двадцать семь пар глаз робко наблюдали, как Корчак вошел и занял место за учительским столом. Двадцать семь юных фигурок застыли, еле осмеливаясь дышать. Чтобы немножко расшевелить их, Корчак сделал мальчику, сидевшему совсем близко от него, знак, чтобы он обернулся, и незаметно забрал у него тарелку с тефтелями. Мальчик тут же заподозрил своего соседа, и вскоре голоса зазвучали громче, а кулачки были сжаты. И в тот момент, когда должна была вспыхнуть драка, Корчак с великолепным чувством времени предъявил исчезнувшую тарелку. Напряженность исчезла, двадцать семь детей залились смехом и с этой секунды перестали стесняться и бояться.

Каждый второй вечер взрослые обитатели кибуца, как ни были они усталы, собирались в столовой, чтобы послушать лекцию знаменитого педагога из Варшавы о ребенке. Он стоял перед ними, слегка горбясь, в расстегнутой у ворота рубашке с короткими рукавами, с кожей, облезающей от солнца, и скромно утверждал (с помощью переводчика на иврит), что он, незнакомый с их языком и обычаями, не сможет дать ответа на многие вопросы, которые они ему задавали со дня его приезда.

Эти беседы включали его обычные темы: структуру детских снов, наследственность, питание, типы детей, варианты неспособности к обучаемости, детскую сексуальность и задачи воспитателя. Необходимость уважения к ребенку была таким постоянным рефреном, что годы и годы спустя кибуцники повторяли пять заповедей, оставленных им Корчаком. Любить ребенка вообще, а не только своего собственного. Наблюдать ребенка. Не давить на ребенка. Быть честным с собой, чтобы быть честным с ребенком. Познать себя, чтобы не воспользоваться своим преимуществом над беззащитным ребенком.