Король-девственник

Вот-вот уйдет. Но, нет, он остановился и сказал, улыбаясь и играя своим лорнетом:

— Да, мон шер, вы, верно, никогда не слыхали о Моне Карис?

— Мона Карис? — повторил Браскасу, глаза которого мгновенно загорелись.

Разумеется, он слышал о ней! Кто же не слыхал легенды об этом чудном создании, неизвестно откуда появившемся, дочери какой-нибудь Севильской или Монтросской бродяги-нищей или же баядерки из Калькутты — которая, начав со служанки, была и публичной женщиной, и танцовщицей, и певицей; жадная, как все куртизанки, смелая, как юноша, соблазнительная, как фея, она объездила всю Европу, разоряя миллионеров и восхищая поэтов, когда, танцуя в своей короткой юбочке, одним ловким взмахом ноги откидывала ее кверху, при звонких ударах золотых кастаньет; не она ли, позднее, сделавшись чуть не королевой — до милости одного короля, который склонялся перед ней на коленях и читал ей нужные сонеты, и все же оставаясь балериной, танцевала полуодетая вокруг трона; а потом, уже совсем нагая — испанский танец на столе Совета министров. Кроме того, ненавидимая и обожаемая, торжествующая и вносившая в дела политики свою любовь авантюристки, она, продолжая плясать, заглушала народные волнения шумом и топаньем своих каблучков и выгнала иезуитов мягкими ударами своего веера!

Но зачем же князь упомянул имя, Моны Карис, уже умершей, и о которой более никто не вспоминал! Милосердный Боже! Браскасу понял. Ведь эта знаменитая танцовщица была любовницей короля Тюрингии, Фридриха I-го, дедушки ныне царствующего короля; новому Фридриху хотели доставить новую Мону Карис, и, вот, выбрали для этого Глориану-Глориани. Чёрт возьми! это недурно! Да, да, именно, так. Ангажемент! это только предлог; нужно же было мотивировать чем-нибудь прибытие в Нонненбург будущей фаворитки. О! они отлично взялись за дело! Браскасу, одним полетом воображения, сразу нарисовал себе все будущее: кареты, дворцы, куртизаны, празднества, на которых Глориана будет фигурировать в качестве королевской любовницы. Что же касается его… э! э! в царских сундуках найдется и для него достаточно золота.

Он побежал за князем.

— Нужно было сказать об этом! — в экстазе вскричал он.

— Надо было догадаться, — сухо ответил дипломат, чувствовавший себя крайне неловко от того, что приходилось высказаться этому человеку.

Браскасу спросил:

— Значит, король знает Глориану?

— Он ее никогда не видел.

— Черт возьми! вот в том-то и дело. Это очень рискованно. А! какой же я дурак! Сходство! Вы очень ловки в этих делах, сударь. Ведь, это, конечно, вы прислали ей платье, чтобы произвести полный эффект!

— Платье? — повторил, искренне удивленный на этот раз, князь.

— Очень ловки! говорю я, и, послушайте, мне думается, что мы, т. е., вы и я, сговорившись получше между собою, достигнем таких вещей, которые удивят весь свет.

— Господин Браскасу!

— Ба! не сердитесь! — откровенно говоря, продолжал маленький человек, понизив голос и прищуривая глаз, — мы, ведь, во многом похожи друг на друга в эту минуту, вы — князь, а я — парикмахер: посторонние люди, узнав о наших намереньях, не похвалили бы ни вас, ни меня. Согласитесь, сударь — мы одного поля ягоды!

— Наконец, принимаете вы мое предложение? — резко спросил князь, желая положить конец этой несносной болтовне.

— Да!

— Мы уезжаем?…

— В Нонненбург, завтра утром, с экстренным поездом, в девять часов сорок минут!

И Браскасу отворил дверь и крикнул в коридор:

— Глориана! Где ты? Можешь войти, Глоpианa.

Ответа не было; в темном коридоре, загроможденном мебелью и аксессуарами, не было ни души; там, направо, в уборной, полуоткрытая дверь пропускала слабый свет через трещину.

— Глориана, иди же, где ты?

Мимо него прошел театральный служитель, мальчик, тушивший, один по одному, газовые светильники; с каждым потухавшим рожком темнота все сильнее разливалась по коридору.

— Как!! Вы все еще здесь, господин Браскасу? — спросил мальчик. — Уходите скорее, я гашу свет.

— Где же Глориана?

— Она уехала.

— Что вы там говорите?

— Говорю, что она уехала.

— С кем? С Синьолем?

— Нет, сударь, с негром.

Браскасу уже готов был успокоиться, считая все это за ошибку. Но мальчик объяснил все дело. В ту минуту, он был в уборной, выжидая уходивших, чтобы унести лампы. Глориана, в углу, разговаривала, именно, с Синьолем. Всех их было восемь или десять человек — в том числе Персано, муж Требелли, и другие; если Браскасу желает, то может спросить их сам. — Вдруг вошла привратница, ведя за собою маленького негра, у которого в руках была коробка с конфетами и письмо к мадам Глориани. Вероятно, любовное объяснение, принесенное негром, точно выскочившим из какой-нибудь волшебной сказки, ростом не выше сапога, в красной шелковой одежде, украшенной разноцветными лентами и безделушками — пестротой походившим на райскую птичку и, должно быть, исполнявшим должность грума. Глориана откусила засахаренную миндалину, положила другую в рот Синьоля, потом, читая письмо, принялась хохотать, хохотать, хохотать! Наконец, успокоившись, она сказала: