Король-девственник

С нахлобученной на глаза шапкой, изображавшей голову волчицы, и одетый в шкуру дикого зверя, мехом кверху, Карл медленно приближался к королю, с видом тех воинственных витязей, которых брали с собой в битвы азиатские вожди.

— Государь, ваша матушка здесь.

Король вздрогнул, как бы пробудившись ото сна.

— А! — сказал он, — она не отказалась прийти сюда?

— Сначала, королева колебалась, но потом тихо проговорила: «Все равно!»

— В таком случае, я ее жду. Ты нас оставишь одних.

Карл удалился и вернулся тотчас же, приподнимая длинные ветви ив, которые, как драпировка, медленно опустились, пропустив мимо себя высокую, бледную женщину.

Это была, мать Фридриха; о которой первый министр Пруссии отзывался следующим образом: «Если бы королева Текла была мужчиной, то, менее, чем через два года, она сделалась бы германским императором».

Она всегда окружена была глубочайшим уважением, граничившим со страхом. После смерти Иосифа II, оставшись вдовой-королевой и утратив, быть может, с его смертью, свои лучшие надежды, она вела уединенную жизнь в замке, построенном на горе, к которому в известные дни направлялись длинной процессией монахи и монахини из расположенного в долине монастыря, который, находясь близь уступа скалы, высился своим старинным прямоугольным фасадом, портиками, уставленными пушками, и фронтоном с золотым крестом, и казался какой-то крепостью, обращенной в церковь. О чем думала Текла, живя в уединении вдали от света? Никто не мог бы сказать этого, наверное… Но все европейские государи все заправлявшие судьбами нации, ощущали смутную, необъяснимую, но постоянную тревогу по поводу того, что замышляла эта молчаливая женщина, там, вдали от всех. И никогда не покидала она своего убежища без того, чтобы, в то же время, в политическом или религиозном мире не последовало какого-нибудь важного события, вероятно, предвиденного, а быть может, и приготовленного ею же самой.

Ей было пятьдесят лет. Худая, костлявая, с прозрачно-восковым цветом кожи, гладким лбом без морщин, на который спускалось прядь седых волос, с проницательными и холодными, как сталь, черными глазами, с резко очерченным с горбинкой носом и длинным, острым подбородком, на котором выделялся характерно и твердо очерченный рот, с бледными, плотно сжатыми губами, которые едва-едва раскрывались даже при разговоре — она всегда одевалась в темное простое шерстяное платье с высоким воротничком, падавшее длинными прямыми складками; ее повелительная осанка, составлявшая явный контраст с простотой одежды, придавала ей вид какой-то мрачной служанки, которой все невольно повинуются.

Лишь только она вошла, как голоса птиц тотчас же смолкли, шелест древесных листьев прекратился, и ручеек остановил течение своих серебристых струй; неизвестно, сам ли король прервал эту волшебную фантасмагорию, или же она своим присутствием нарушила эти пустые затеи.

Теперь, под хрустальным сводом, разрисованным под цвет голубого неба, местами испещренного дымчатыми облаками, солнце оказалось огромным золотым шаром, свет которого уничтожился проскользнувшими лучами дневного солнца; листья искусственных деревьев были сделаны из зеленого шелка, и на них то, посредством механической пружины, очень неловко держались малиновка и снегирь, с плохо сложившимися крыльями; на полу, на светло-желтой шерстяной материи, на которой разбросаны были маленькая звездочки белых маргариток из батиста и сделанные из атласа ландыши — мгновенно остановилась на всем бегу ящерица, а на металлических стеблях как бы застыли в воздухе трепетавшие кузнечики. Словом, из всей сказочной декорации осталось нечто бесцветное, игрушечное.

Королева жестом остановила сына, который приподнялся, вероятно, для того; чтобы дать ей место возле себя, и сказала каким-то свистящим голосом, напоминавшим шелест ветра между листьями:

— Сиди, я буду говорить, стоя. Постараюсь сказать всё в немногих словах, выслушай меня внимательно. Твой дед, Фридрих I-й, принужден был отказаться от престола, потому только, что подчинил судьбу Тюрингии капризу любимой женщины; Иосиф II, мой муж и твой отец умер, быть может, потому, что не хотел следовать по начертанному ему мной пути; ты сам Фридрих II, молодой человек, более занятый своими грезами, чем управлением государства и задачами жизни, какой конец изберешь ты между изгнанием и смертью?

— Изгнание? Смерть? Не все ли равно, — отвечал король, снова ложась на звериные кожи. — Но кто же говорит об этом!