Король долины

— Есть у вас что-то внутри — что-то вроде камня. И все же вы куда больше мужчина, чем они.

— Да, — мягко сказал он, не пытаясь унять бешеные удары сердца…

…В феврале он уехал на месяц в Таос. Там он играл в казино и за первые два вечера выиграл в фараон пятьсот долларов. Остальное время он пил и путался со шлюхами. Когда он возвратился в долину, Дороти Инглиш ждала его. Она пришла к нему в хижину вечером, в тот же день, когда он вернулся, и сказала, что беременна.

— Давно? — спросил он.

— Примерно три месяца.

— Ты уверена?

— Да, уверена.

— И ты уверена, что это от меня?

Она взглянула ему в глаза и утвердительно кивнула.

— Ну что ж, — нахмурился он, — надо это обдумать. Я приду утром, взгляну на скот, и мы тогда это обговорим.

Утром он выехал на молодом пегом коньке, которого купил в Таосе, и, когда он оказался в сорока ярдах от хижины Дороти Инглиш, она высунула старое ружье для охоты на бизонов через узкое окошко, прицелилась ему в сердце, задержала дыхание и нажала на спусковой крючок. Пуля ударила в кость на левом плече, он упал на спину коню, вытянулся, пришпорил его и быстро погнал за хижину, а потом обратно вдоль главной улицы к своему дому, и капли крови отметили его след на чистом пушистом снегу.

Он отсиживался в хижине неделю. С ним там была старуха-индианка из племени навахо — она готовила ему еду. Двое мексиканцев пасли его стадо, каждый вечер один из них приезжал и докладывал ему о состоянии скота. Гэвин пристально глядел на него холодными голубыми глазами и был уверен, абсолютно уверен, что они говорят чистую правду.

Когда он окреп и мог уже опустить руку и прижать ее к боку, он оседлал пегаша и поехал в город. Сначала заехал к Петтигрю — выпить и проверить счета. Он был доволен — ни один человек в поселке не отважился бы надуть его.

В полдень Дороти Инглиш вышла в город вместе с сыном. Гэвин остановился посреди улицы и задержал ее, помахав рукой. Он быстро заглянул ей в глаза — она не отвела взгляда — потом уставился долгим взглядом на ее живот под складками плаща. Больше нюхом, чем зрением, он определил, что там есть жизнь.

— Погуляй, мальчик. Мы с твоей матерью хотим поговорить.

Лестер поднял глаза на Дороти, но, прежде чем он успел возразить, она кивнула.

— Я так полагаю, что это мой, — сказал Гэвин, когда мальчик ушел. — Я видел, как Сэм Харди увивался вокруг тебя, когда строил тебе дом, и я хотел знать наверняка. Я так полагаю, что это мой ребенок, потому что иначе ты бы не сделала то, что сделала. А если он — мой, так он будет носить мое имя. Ты думаешь, это мальчик?

Она пристально смотрела на него. Губы его были напряжены, но говорил он спокойно — только ощущалось какое-то подспудное чувство, скрытая пружина желания. Его глаза — их голубизна была сейчас такая светлая, что они почти сравнялись цветом со снегом — почти не мигали. Она ненавидела его, она ненавидела его уже три месяца… но внезапно ненависть покинула ее. Она стояла в утреннем холоде и ощущала дуновение ветра на щеках и твердость земли под ногами, но не чувствовала ничего — как будто он обокрал ее, похитил все чувства. Он был не такой, как все другие мужчины, а она не смогла обуздать себя — и исчерпала источник его потаенной нежности. В течение недели она приходила к нему каждую ночь. Но она не нашла в нем нежности — она нашла грубость и мрак куда похуже всего, что когда-нибудь проявлял по отношению к ней Джек Инглиш.

— Ты не ответила мне, — сказал он.

— Как я могу ответить на такое? — гневно спросила она.

— Разве женщины не могут сказать заранее?

Она снова посмотрела на него. Теперь в его худощавом лице появилась какая-то наивность. Она ощущала, как его скрытое желание переходит к ней.

— Может быть, — ответила она. — Может быть, я и могу сказать заранее. Я думаю, это мальчик. Да, я думаю, что у тебя будет сын.

Он улыбнулся и отступил на шаг в снег, чтобы дать ей пройти. А потом вернулся к себе в хижину и начал набрасывать план дома, который он начнет строить весной, когда река вскроется и снег в прерии растает.

Они поженились в апреле, а в июле она родила сына. Она дала ему имя Клейтон, в честь своего отца. Гэвин пил всю ночь в городе, и еще несколько ночей потом, раздавая сигары всем мужчинам. Он не видел, как она рыдала и проклинала новорожденного, который жадно сосал ее грудь, не слышал, как она стонала, потому что ей не хватало мужества сдавить ему шейку и прекратить эти слабые крики — а ей так хотелось сделать это, пока она не поняла, как он нуждается в ней, какой он мягкий и розовый, как непохож он на человека, которого судьба сделала его отцом.

Глава седьмая