Король долины

Она скрывала усталость, ибо по-своему любила Гэвина. Нет, это была не та любовь, о которой она мечтала в восемнадцать, — чтобы некий пылкий молодой человек заметил ее в окошке нарядного экипажа, безумно влюбился, неотступно следовал за нею до самых ворот дворца и добивался благосклонности, читая стихи при луне — но все же что-то от той любви было… что-то похожее. Гэвин немолод, но так романтичен, чуть ли не до глупости. Ей это нравилось. Светские молодые люди — хоть она и не решалась открыто признаться себе в этом — наскучили ей. Что они знают? Ничего. О чем мечтают? Да ни о чем. И тут появился Гэвин в мягких ковбойских сапогах и принялся нашептывать ей страстные слова, растягивая их, как это делают на Диком Западе… он предлагал ей жизнь иную, не похожую на все, что она знала до сих пор.

И ко всему он богат, богаче любого из тех молодых людей, которые вращались на небосклоне ее небольшой вселенной. У него уже позади годы, когда человек тратит все силы, чтобы добиться успеха; теперь он в том возрасте, когда деньги тратят для удовольствия — отныне и для ее удовольствия. Она носила драгоценности от Тиффани и платья от мадам Леру с Парк-Авеню. Она могла иметь все, чего душа пожелает. Стоило ей только намекнуть, и Гэвин вскакивал, как по сигналу боевой трубы. Да, это любовь — как в романе… за это она и любила его. А то, что он старше, не имеет никакого значения. Он крепок телом и разумом — таким может быть только мужчина, работающий собственными руками и головой.

Брачную ночь они провели в номере отеля. Гэвин просто испугал ее своей страстью. Она была невинной и, конечно, испытывала скованность и робость. Но супруг, несмотря на весь пыл, старался быть кротким и сдерживал себя. Он преклонялся, он был терпелив, это ей льстило — и к утру боль и смущение уже забылись.

Не то чтобы она получила удовольствие, занимаясь с ним любовью, ничуть — она просто мирилась с этой необходимостью. Однако она хотела любить его, она старалась. Она даже догадалась изобразить удовольствие. И тут же обнаружила, что это очень на него действует… Еще она заметила, что в минуту страсти его охватывает какое-то ослепление: он едва осознавал ее присутствие в этот миг. Потом она уяснила, что, если постараться и угодить ему (а чувство супружеского долга облегчало эту задачу), если позволить ему делать с ней все, что он хочет, то он будет доволен. «Тебе хорошо было?» — спрашивал он потом, а она улыбалась, кивала в ответ, нежно целовала его в губы… хотя вовсе не понимала, что он имеет в виду и что она должна чувствовать. Он же, гордый собой, успокаивался и вскоре засыпал. Ладно, думала она, сейчас медовый месяц, я его жена и должна уступать его желаниям, ночью я раба. Ночь принадлежит ему… и тут она делала законный вывод: зато день — мой.

Впрочем, было две или три ночи, когда она теряла власть над собой и отвечала ему с такой страстью, которой сама же потом пугалась. Казалось, он извлекает что-то из нее наружу, что-то укрытое так глубоко, что она тревожилась из-за этого куда больше, чем из-за своей стеснительности. В те ночи она слышала себя как бы со стороны. Слышала, как, совершенно забывшись, кричит — грубо, вульгарно. Чей это голос? Откуда? Из каких глубин? И она чувствовала, как что-то пробуждается в самых дальних тайниках её существа. В такие ночи она любила его больше всего, с незнакомой материнской страстью. Она ворковала над ним и гладила его по худой спине, пока он не засыпал. Но он этого не замечал! Он не чувствовал разницы! Это озадачивало ее, обижало до боли, однако она была слишком неопытна, чтобы понять, почему. А оттого, что он не обращал на нее внимания, она любила его еще больше — за то, что он умел пробудить в ней ответные порывы, так изумлявшие ее.

Солнце нещадно палило сквозь легкую дымку. В долине все деревья стояли в цвету, вбирая тепло земли и солнца. С ветки на ветку порхали малиновки и пустельги, и своим гамом нарушали тишину. Груши и миндаль возносили к небу густые грозди белых цветов, а яблони втыкали в горизонт острые красные бутоны. Воздух был свежий и душистый. Из дилижанса, катящегося вниз по склону холма, долина казалась ковром, затканным розовыми, лиловыми и кремовыми узорами. Лорел раздвинула занавески, высунулась в окошко.

— Боже! Да это сад! — воскликнула она в восхищении.

— А разве я тебе не говорил? — щеки Гэвина зарделись от удовольствия. Он прижал ее руку к губам. Вот об этом он и мечтал… но это уже не мечта, вот она, рядом с ним, наяву, из плоти и крови! Она поспешно улыбнулась:

— Да-да, ты говорил…

И вновь повернулась к окошку, наблюдая, как проносятся мимо деревья и кусты; потом тут и там замелькали коровы, их белые и коричневые бока, потучневшие на сочных молодых травах, лоснились на солнце. Гэвин следил за ее лицом и сам молодел, видя этот чисто детский восторг.

Моя королева! Моя королева, — беспрестанно повторял он про себя, как ребенок, твердящий молитву.

Впереди появился город. Он крепко схватил ее за руку:

— Смотри туда!