Король франков

– Как тогда… в галерее, при всех. Помнишь? – слабо улыбнулась она.

– Помню, Эмма. То был первый наш поцелуй.

– А теперь последний.

– Я буду навещать тебя, Эмма. Мое графство недалеко. Бовэ. Слышала, конечно?

– Да, знаю, – кивнула она. Потом спросила с ноткой зависти: – Твоя жена красива? Впрочем, что я спрашиваю…

– Ее зовут Изабеллой. У меня скоро будет наследник.

Она ничего не ответила, лишь вновь кивнула.

– А Вия тоже замужем. Ее муж – барон. Я дала ей хорошее приданое.

– Она умница и заслужила это.

– Я люблю ее, она мне как дочь… Но она ушла, и я осталась одна… – печальная улыбка вновь появилась на губах Эммы. – Как я рада, что ты приехал… Все-таки не забыл.

– Я буду помнить о тебе… моя королева.

– Твой образ навсегда останется со мной, любимый…

– Ты говоришь так, будто прощаешься.

Ее улыбка медленно затухла, губы сложились в тонкую линию.

– Больше ты не приедешь ко мне. Это наше последнее свидание…

– Не говори так, я никогда не…

Она закрыла ему рот рукой и возбужденно заговорила:

– Хочешь, останься у меня… поедешь завтра утром. Но я не принуждаю, лишь спрашиваю…

Но взгляд погас, упав вниз, сопровождаемый вздохом. В его глазах читался ответ, ставший для нее приговором. И она уже не удивилась, лишь горько улыбнулась, услышав:

– Нет, Эмма. Карл рядом, меня это выводит из равновесия. Я не воюю против него, но чувствую, мы становимся врагами. Король подарил тебе Дижон; уезжай отсюда. Не скоро прекратится грызня из-за Лана. Это город новых королей, тебя попросту растопчут.

– Меня уже растоптали, – тихо произнесла Эмма и замолчала.

Подняв ей голову за подбородок, Можер увидел ползущую по щеке слезу. Смахнул ее. Она схватила его ладонь и приникла к ней губами.

– Можер… я никогда тебя не забуду. Ты моя единственная, настоящая любовь. Я никого не любила так, как тебя…

Нормандец поглядел в окно. Старый Гийом стоял у его лошади и глядел, как она жует траву. На дворе быстро темнело. Недоумевая, Можер взглянул на небо: по нему грозно и неумолимо, будто орда сарацин, ползли на запад одна за другой клубящиеся, черные тучи.

– Мне пора, Эмма.

– Я знаю… – обреченно промолвила она.

– Прощай. Мы еще увидимся.

Она подняла на него глаза, в которых уже не было ничего земного. И, обвивая ему шею руками и даря поцелуй, она произнесла свои последние слова. Слова, с которыми, казалось, отлетает ее душа:

– Прощай, моя любовь…

Оставшись одна, Эмма долго смотрела в грозовое небо. Она не желала уже ничего, не мечтала ни о чем и не замечала слез, струящихся по щекам. Печальным взором она словно старалась проникнуть сквозь толщу облаков, увидеть, что там, за ними, в недосягаемой выси, куда уже стремилась ее истерзанная душа. Но они не выдавали своих тайн, только безмолвно надвигались на нее, все больше чернея. Наконец она медленно повернулась… и пошла. Какие-то люди шли мимо нее, глядя с удивлением на эту изможденную, уставшую женщину с безжизненным лицом. Не видя никого из них, она равнодушно шагала по полутемным коридорам, будто сомнамбула – без чувств, без мыслей, устремленная к какой-то цели, не ведомой никому, лишь ей одной и Господу Богу. Проходя, люди оглядывались, молча пожимали плечами и шли себе дальше, тут же забыв об этой женщине, которая была когда-то королевой, а теперь, всеми покинутая, стала похожа на призрак, безмолвно бродящий по ранее оживленным, а ныне тихим, унылым коридорам.

Так она дошла до лестницы, ведущей туда, где воины, прячась меж зубцами стен, метали стрелы во врага, стоявшего внизу, на булыжниках. Лестница была крутой и вилась вокруг главной башни. Здесь царила темнота, факелов не зажигали. Первая площадка имела выход на зубчатую стену, окружавшую замок, вторая – к дозорным, что ходят по кругу с зубцами поменьше, с третьей и последней, куда выходило слуховое окно, путь был один – на ничем не защищенный выступ в четверть туаза шириной. Он шел бордюром по квадрату самой высокой конической башенки. Именно сюда и пришла Эмма по этой мрачной, пустынной лестнице с факелом в руке. Дальше идти было некуда. И когда она вышла на эту маленькую площадку и, положив на камни факел, поглядела вниз, у нее закружилась голова. Больше она не стала смотреть и ступила на этот выступ, где мог разместиться лишь один человек.

Здесь вовсю гулял ветер, а над головой Эммы осуждающе, насупившись, висело черное небо. Низкие рваные тучи тяжело ползли, едва не касаясь шпилей башен, ветер трепал платье Эммы, раздувая его, заползая за грудь, в рукава, а она стояла и с тихой улыбкой на губах смотрела туда, где за городскими стенами вилась дорога на Бовэ. Она хотела увидеть на ней одинокого всадника на серой лошади. Она мечтала выхватить своим взором, полным страдания и любви, маленькую точку на горизонте, которая, быть может, замрет на мгновение, увидев ее прощальный взгляд, услышав последний вздох, посылаемый ему… Но не увидела ничего. Пустынной была дорога, лишь клубы пыли вились по ней, и две слезинки торопливо скатились на губы Эммы и растворились в них.