Король Гарольд

- Ланфранк из Павии, герцог; в бекском монастыре меня прозвали Лафранком ученым. Не презирай меня только за то, что я, простой священник, осмеливаюсь говорить так прямо. Я дворянин по происхождению, и мои родственники пользуются особенной милостью нашего верховного пастыря, которому и я не безызвестен. Если бы я был честолюбив, то мне стоило только отправиться в Италию, где я бы вскоре приобрел себе известность, но я не добиваюсь ни славы, ни почестей. За свою услугу я прошу у тебя единственно позволения остаться в бекском монастыре.

- Садись, садись же! - приказал герцог, все еще не вполне доверявший Ланфранку, но сильно заинтересовавшийся им. - Ты должен разрешить мне еще одну загадку, прежде чем я безусловно доверюсь тебе. Что побуждает тебя, иностранца, предлагать мне твои услуги безвозмездно?

Глаза ученого сверкнули странным огнем, между тем как смуглые щеки его запылали румянцем.

- Я разрешу твое недоумение, герцог, - отвечал он, - но только позволь мне сперва предложить два вопроса.

Ланфранк обратился к Фиц-Осборну, который сидел у ног герцога и внимательно прислушивался к словам священника. Надменный барон тщетно старался объяснить себе, как этот неизвестный ученый мог обращаться так смело с герцогом.

- Барон Фиц-Осборн, не любишь ли ты славу ради ее самой? - спросил Ланфранк.

- Клянусь душой - да! - проговорил барон.

- А ты, менестрель Тельефер, не любишь ли пение ради его самого?

- Конечно! - сказал великан. - По моему мнению, один звучный стих превосходит своей ценностью все сокровища мира.

- И ты, сердцевед, еще удивляешься, что ученый предается наукам ради самой науки? - обратился Ланфранк снова к герцогу. - Так как я происхожу из знатного, но бедного семейства и вовсе не обладаю физической силой, я засел за книги и вскоре заметил, что в них скрывается и богатство и сила. Мне много рассказывали о даровитом герцоге норманнском, владельце небольшой земли, замечательном полководце и страстном любителе наук. Я отправился в Нормандию, увидел тебя, твоих подданных и припомнил слова Фемистокла: "Я не умею играть на флейте, но могу превратить маленькое государство в большое". Придерживаясь того мнения, что науки могут заслужить уважение народа только тогда, когда ими занимается глава государства, и замечая, что ты, милостивейший герцог, человек не только дела, но и мысли, я неминуемо должен был заинтересоваться тобой... Что касается брака, которого ты так настойчиво добиваешься, то я сочувствую твоему желанию; быть может, это происходит вследствие того, что я сам когда-то, - на бледных губах Ланфранка промелькнула меланхолическая улыбка, - любил и понимаю, что значит переход от сладостной надежды к безграничному отчаянию... теперь земная любовь угасла во мне. Но, сказать по правде, я более сочувствую герцогу, чем влюбленному. Очень естественно, что я сначала беспрекословно слушался своего Маугера: во-первых, я слушался его в качестве священника, а во-вторых, потому, что за него стоял закон. Когда же я решился остаться в твоем герцогстве, несмотря на приказание удалиться, то дал себе слово помочь тебе: я начал сознавать, что на твоей стороне право человека... Герцог! Союз с Матильдой фландрской утвердит твой трон и, чего доброго, поможет тебе завладеть еще новым скипетром. Так как твое герцогское достоинство еще не вполне признано, то тебе необходимо соединиться узами родства с древними линиями императоров и королей. Матильда фландрская происходит от Карла Великого и Альфреда; Франция угрожает тебе войной, женись на дочери Балдуина, племяннице Генриха французского, и враг, породнившись с тобой, поневоле сделается твоим союзником. Это еще не все. Видя эту Англию, в которой царствует бездетный король, любящий тебя более самого себя это дворянство, дарящее своей благосклонностью то датчан, то саксонцев, и народ, не обращающий внимания на древний род... видя все это, тебе, конечно, не раз приходило в голову, что нетрудно будет норманнскому герцогу сесть на английский престол. Матильда также в родстве с королем Эдуардом, что тоже немаловажно для тебя... Довольно ли я сказал, чтобы доказать, как хорошо было бы, если бы папа ослабил слегка строгость церковных уставов? Ясно ли тебе теперь, что могло бы побудить меня присоветовать римскому двору относиться более сочувственно к твоей любви и увеличению твоего могущества? Понял ли ты, что и смиренный священник может смотреть на дела сильных мира сего глазами человека, умеющего сделать маленькое государство большим?

Вильгельм не был в состоянии отвечать: он смотрел с каким-то суеверным ужасом на маленького ломбардца, так ловко проникнувшего во все тайны и тонкости той политики, которая примешивалась к его страстной любви. Ему казалось, что он слышит отголосок своего собственного сердца - так верно угадал Ланфранк его самые заветные мысли.

Священник продолжал: