Король Георг V

Передавая этот разговор одному из своих коллег, Бонар Лоу заявил: «Думаю, я доставил королю самые неприятные пять минут за долгое-долгое время». Эту попытку использовать короля как инструмент для реализации амбиций юнионистов можно назвать одной из самых недобросовестных в современной политике. Даже те последователи Бонара Лоу, которые не разделяли его отвращения к гомрулю, желали, чтобы правительство вынуждено было пойти на преждевременные всеобщие выборы, на которых потерпело бы поражение. Такой маневр потребовал бы от короля решительных мер — отправить в отставку министров, имеющих большинство в палате общин, или использовать имевшуюся у него прерогативу, но это мало что значило для партии, провозгласившей собственную монополию на патриотизм. Эшер на сей счет высказался так: «Те, кто ненавидит гомруль, должны быть готовы рискнуть своей шкурой, а не прятаться за троном».

Король не был принципиальным противником гомруля хотя его мнение по этому вопросу в любом случае уступало его же конституционному долгу. Что буквально лишало его сна — так это неприятная ситуация, в которую он попал, — ее весьма искусно срежиссировал Бонар Лоу. Свое беспокойство Георг V изложил в написанном от руки меморандуме, который до сих пор так и не опубликован. Документ включает в себя такой выразительный абзац:

«В мае 1914 г. билль автоматически будет передан мне на одобрение… И тогда я столкнусь с серьезной дилеммой. Если я дам согласие, половина страны — не важно, справедливо или нет, — решит, что я не выполнил свой долг, тогда как люди в Ольстере заявят, что я их предал. С другой стороны, если я не дам согласия, мое правительство вынуждено будет уйти в отставку, и уже другая половина страны станет осуждать мой поступок, а всю Ирландию, за исключением Ольстера, охватит возмущение… В любом случае я не смогу снова появиться в Ирландии — положение вещей, которое следует признать нетерпимым и в котором до сих пор не оказывался ни один монарх».

Как вскоре выяснил король, некоторые члены правительства проявили по отношению к нему такое же бесчувствие, что и их соперники-юнионисты. Когда во время пребывания в Балморале он поделился с Льюисом Харкортом опасениями, что в Белфасте его освищут, дежурный министр невозмутимо ответил, что, если он не подпишет билль, его освищут на улицах Лондона. «Исключительный нахал» — так охарактеризовал король своего чересчур откровенного гостя. Спустя два месяца Харкорт навлек на себя еще большее неудовольствие Георга, когда во время публичного выступления в Брэдфорде предупредил, что любые антиконституционные действия короля «превратят трон в бесполезную развалину, которую никто не захочет восстанавливать». Лорд Стамфордхэм упрекал его за то, что, являясь членом кабинета, он затронул столь деликатную тему. «Выражения, которые Вы употребили, — продолжал он, — показались Его Величеству чересчур язвительными и поучающими».

Другие министры, однако, проявили больше понимания. Холден, который после пяти лет энергичной работы на посту военного министра только что стал лорд-канцлером, писал матери:

«В эти дни я просто восхищаюсь королем. Он проявил гораздо больше такта и рассудительности — качеств, присущих и его отцу, — чем я мог предполагать. Экстремисты-тори сейчас бомбардируют его самыми разными предложениями. То он должен распустить правительство и обратиться к народу, то отказаться от одобрения билля о гомруле — в общем, ему подкидывают самые дикие идеи. Он сохраняет спокойствие, понимает свой конституционный долг и готов оказать реальную помощь в поисках выхода».

Самым запоминающимся из всех этих предложений было то, которое сделал лорд Розбери. Рассматривая виндзорскую коллекцию миниатюр, он остановил свой взгляд на изображении Оливера Кромвеля и сказал радушному хозяину:

— Вот человек, который нам сейчас нужен.

— Чтобы отрубить мне голову? — спросил король.

— Чтобы распустить парламент, — пояснил Розбери.

Эшер тоже потревожил тень Кромвеля, причем его совет был столь же неутешительным, что и замечание Розбери. Король, заявлял он, может использовать все свое искусство, чтобы убедить министров, но, оказавшись не в силах отговорить их от выбранного курса, должен принять их совет, каким бы пагубным тот ни был для государства. Эшер сурово заключает:

«В конечном счете у короля нет другого выбора. Если конституционные доктрины об ответственности правительства хоть что-нибудь значат, король обязан подписать даже свой смертный приговор, если тот будет представлен ему за подписью министра, располагающего большинством в парламенте. Если этот фундаментальный принцип нарушить, конец монархии будет виден невооруженным глазом».