Король и Каролинка

Дома я, чтобы прийти в себя, наконец-то поставил себе моего любимого Баха. Больше года я прожил без Баха... Вообще классика меня в детстве особо не задевала, она казалась мне сентиментальной -- сам я лично не испытывал таких красивых чувств, которые звучат в этой музыке, и потому не относился к ним всерьез. Но Бах был исключением.

Последний год в монастыре я прожил без Баха. Отец Федор не благословлял меня слушать Баха, так как Бах не удовлетворял его критерию строгой церковности.

-- Представь себе, вот идет служба. Ты стоишь, молишься. И вот зазвучала музыка Баха. Как бы ты воспринял это?

-- Ужасно, -- честно сказал я, представив. -- Совсем не подходит. Красиво, но к службе совсем не подходит!

-- Вот именно. А что "совсем не подходит" к Православному Богослужению, то не надо слушать и дома.

-- Почему?

-- Значит, там есть что-то от лукавого.

На самом деле я подозреваю, что отец Федор запретил мне Баха именно потому, что заметил во мне пристрастие к этой музыке. Были же другие вещи, не подходящие к Богослужению, которые мне почему-то разрешались. Например, учить уроки во время Богослужения тоже не станешь...

Я лежал и слушал голоса. Они то жаловались и плакали, то набирались сил и страстно торжествовали победу, то с надрывом пытались удержать неудержимое... -- все человеческие чувства Бах выражал с огромной силой и тонкостью. Но я вслушивался и искал там ИНОЕ, свое.

И наконец нашел -- оно обнаруживалось всякий раз, хотя всегда не вдруг и не сразу. Надо было некоторое время просто слушать, переживать музыку Баха, и вот сквозь неверные и переменчивые всплески человеческих страстей, именно сквозь их неверность и переменчивость, вдруг приходило нечто. Или некто. Теперь я думаю, это ко мне приходил дух Баха, его гений. Он касался моего сердца, и вдруг я снова постигал самую суть, самую глубину этой музыки.

Там, в глубине, жило эпическое спокойствие, ледяная невозмутимая гармония, беспредельная трезвость мысли. Оттуда, из этой неподвижной точки, я мог ощутить единство его замысла. Все, что кипело и боролось за жизнь на поверхности музыки, не имело значения. На самом деле все было предрешено, предопределено в этой нечеловеческой глубине.

Там жило таинственное существо, которое я потом, уже будучи совсем взрослым, прочитав Гегеля, назвал для себя Диалектикой. Оно обнимало собой все бездны и высоты. Глубина этого чувства была нечеловеческой -- сам я, без помощи Баха, при всем желании не мог вызвать его в себе. Оно успокаивало меня нечеловеческим, беспредельным, невозмутимым спокойствием.

Это было не просто тупое безразличие, нет. Там жило великое сострадание и любовь -- но сострадание и любовь РАВНО ко всему, без пристрастия. И потому это эпическое сострадание по сути ничем не отличалось от равнодушия. Когда оно приходило ко мне, я на какое-то время забывал себя, входил в глубокий транс. Мне кажется, в глубине души Бах был буддистом. Впрочем, музыку нельзя передать словами.

Сегодня мое переживание было необыкновенно долгим и сильным. То ли потому, что я целый год воздерживался от него. То ли из-за Насти. Я опознал Баха, когда она улыбалась, обнимая дерево.

У Вики

Потом я поднялся на пятый этаж, в гости к Вике.

Вика показала мне свои картины -- портреты каких-то людей. И я действительно был поражен. Куда там "немного гениально" -- это было просто гениально. Это были живые люди!

Некоторое время я просто глазел, не в силах осознать, что меня, собственно, так поразило. Но я постарался осознать, чтобы избавиться от наваждения... Я не люблю, когда меня поражают. Я успокоился, достигнув на мгновение точки невозмутимости. И отчетливо осознал: эти люди на картинах -- на них можно было не только смотреть, их можно было ВИДЕТЬ.

Удивительно, но факт: как будто у живого человека, у каждого из них можно было, приглядевшись, увидеть ДВЕ разных личности. Как на картине Эшера -- мне показывали -- одним сочетанием красок и линий изображены одновременно, в одном месте две разные вещи, можно видеть ту или другую, поочередно меняя точку зрения. Вот так и здесь.

Одно и то же лицо как будто одновременно принадлежало сразу двум... или даже нескольким личностям с разными характерами, чувствами, намерениями. От этой-то раздвоенности и возникало такое странное, фантастическое ощущение, что перед тобой живой человек, живая тайна личности.

...Кстати, теперь я понимаю, почему мне не нравятся живописные "иконы". Повествуя нашему сознанию о Священной истории, они намекают подсознанию совсем на иное -- совсем неуместное в Православии...

Потом я не раз замечал ту же двусмысленность у великих художников, например, у Рембрандта. Однако великие делали это более тонко, не так явно, как Вика. Может быть, Вика помогла мне понять и полюбить живопись.

-- Удивительно, -- сказал я. -- Никогда не видел такого.

-- Понравилось? -- спросила Вика, внимательно следившая за мной.

-- Не то слово. Ты всегда так рисовала? Кто тебя научил?

-- Представь себе, в нашей школе.

-- Неужели?! -- не поверил я. -- Разве этому можно научить в школе?

-- В нашей школе -- научат. Смотри.