Король холопов

– Но еврейка! – думал Кохан. – Еврейка! Что скажут люди? Что скажет духовенство? Как этим воспользуются недруги короля!

Казимир весь день был в хорошем расположении духа, и хотя ни разу не упомянул об Эсфири, все догадывались, что он был занят ею и тем, что ее вечером увидит. Давно Кохан его не помнил таким резвым и помолодевшим. Облава не затянулась долго; король, отдав распоряжение о возвращении, так рассчитал, чтобы быть у дома Эсфири еще до сумерек. Кохан и Добек вторично молча переглянулись.

Чуть-чуть начало темнеть, когда Казимир подъехал к дому, в дверях которого его ждала нарядно одетая девушка; приказав придворным возвратиться во дворец, Казимир сошел с лошади, разрешив одному лишь Кохану остаться.

Фаворит был слишком опытным и искусным царедворцем, чтобы следовать за своим господином в комнаты, и уселся в сенях.

Эсфирь ввела короля в большую залу, убранную так же, как в Опочне, заново отделанную, наполненную цветами. Посередине был накрыт стол, уставленный блестевшей золотой посудой, и на нем красовались старинные медные канделябры. У стола было поставлено большое кресло с резьбой и позолотой. Эсфирь в шелках и дорогих кружевах, вся в драгоценных камнях, надушенная какими-то восточными эликсирами, красивее чем когда-либо, вела короля гордая, радостная, счастливая, казалось, совсем не думая о том, что скажут люди об этом вечернем посещении.

Королю все это приключение казалось очень занятным; никакая забота не омрачала его красивого мужественного лица.

Он оглянулся кругом и с удивлением увидел, что в комнате не было никого, кроме старой еврейки, которая, согнувшись, стояла у дверей.

– Я здесь всего в нескольких шагах от замка, – проговорил он, садясь и оглядывая роскошно сервированный стол, – для меня не надо было всего этого приготовлять.

Но Эсфирь своей прелестной, белой ручкой наливала уже вино и, глядя ему в глаза с улыбкой, при которой показывался ряд белых прекрасных зубов, сказала с простодушным кокетством:

– Как я могла не воспользоваться этим счастливым случаем и не угостить моего властелина в том доме, который навсегда сохранит память об этом дне?

Король взял налитый кубок.

– Ты хочешь, чтобы я пил и ел? – воскликнул он. – Садись же к столу со мной!

– Я? Я? – сложив руки и немного отступая с выражением радости и удивления, – ответила Эсфирь, – я, самая незначительная из твоих подданных, я бы посмела? О, нет, властелин мой! Место мое у твоих ног! Слова эти она произнесла так искренне и прочувствовано, с таким выражением глаз и дрожью в голосе, что король вдруг стал серьезен. На мгновение его охватил какой-то страх. Он испугался самого себя и грозящей ему опасности. Но искушение было слишком велико, и он не мог устоять против красоты девушки и побороть впечатления, произведенные на него. Он старался обратить в шутку то, что сказал.

– Ты меня слишком хорошо угощаешь, – почти шепотом сказал он, поднося к устам кубок, – даже и у себя в замке я не нашел бы такого ужина, а в особенности таких блестящих, прелестных глаз. Не забудь, если мне здесь очень понравится, захочу опять придти, затоскую, может быть, что же тогда? Эсфирь внимательно слушала; на ее лице не было ни тени смущения.

– Вы, ваша милость, – ответила она, подумав немного, – у каждого из своих подданных, во всех своих владениях все равно, что у себя дома; что же говорить обо мне, вся жизнь которой принадлежит вам?

– А если бы королю захотелось часто бывать у вас, – возразил Казимир, – что тогда сказали бы люди про вас и про него?

Эсфирь напряженно слушала.

– О короле ничего не посмеют сказать, потому что король выше всего, что говорят, – произнесла она, – а что про меня бы ни сказали, я всем бы гордилась.

– А если б злые люди тебя назвали его… любовницей? – спросил король, краснея и следя за ней глазами.

Эсфирь не опустила глаз, а напротив, все время смотрела на короля, как бы желая ответить раньше взглядом.

– Разве не было бы счастьем и гордостью для меня, – промолвила она, понижая голос, – доставить хоть минуту забвения тому, кому обязана жизнью? Но этого не может быть, ваша милость. Никогда король-христианин не унизит себя связью с дочерью народа, обреченного на презрение и унижение.

Король взволнованный, забывшись, схватил ее руку.

– Эсфирь! – воскликнул он. – Если бы ты хотела?

Он не договорил.

– Могла бы ли я не хотеть такого счастья? – смело ответила дочь Аарона. – Я должна была бы с радостью сделать все, что бы ты мне не приказал, потому что ты мой король; но ты от меня не потребуешь того, что тебя унизит, а меня сделает несчастной. Так, мой властелин, я стала бы счастливой и в то же время несчастной, так как пришлось бы скоро потерять твою любовь. В твоих руках я стала бы игрушкой, которую потом ты бы бросил на землю, а люди начали бы ее топтать…

Казимир опустил глаза, как бы пристыженный.