Король холопов

Казимир горячо принял к сердцу ее просьбу; не следующий же день с утра поехал в Лобзов и, выбрав подходящее место, переговорил с Вацлавом из Тенчина и велел ему торопиться с постройкой дома и, в случае недостатка в рабочих, прекратить работы в замке. К такой крайности не пришлось прибегнуть, и на новую постройку послали из Вавеля только часть рабочих. Погода благоприятствовала, стены быстро высохли, и архитектор полагал, что дом будет готов до свадьбы, но не советовал переезжать, пока все окончательно не высохнет. Король не только построил дом на свой счет, но когда он был готов, велел меблировать его для того, чтобы Эсфири не пришлось перевозить туда своей мебели. Из сокровищницы туда перенесли дорогие ковры, покрывала и разную дорогую утварь. Хотя все еще сохранялось в тайне, для кого этот дом предназначается, однако, многие догадывались о том, что это для Эсфири и видели в этом доказательство того, что Казимир вовсе и не думает разорвать с еврейкой.

Окружающие короля ее не любили, потому что она не принимала никаких подарков, не поддавалась лести, отказывалась быть посредницей между ними и королем и никогда никому не помогала достигнуть чего-нибудь у него.

Один и тот же ответ она давала своим единоверцам евреям и христианам, говоря, что она не желает вмешиваться в дела короля. Там, где дело шло о всем народе, она горячо вступалась, унижалась, просила, но для отдельных лиц она ничего не делала.

Казимиру это именно и приятно было, что, приходя к ней, он мог быть спокоен и уверен, что девушка не нарушит его покоя какой-нибудь щекотливой просьбой. Он отдыхал у нее, развлекался, слушая ее рассказы, и забывал о своих государственных заботах. Зная ее необыкновенный ум, он иногда с ней советовался; в таких случаях она скромно, рассудительно, в нескольких словах высказывала свое мнение, которое почти всегда совпадало с его собственным взглядом, и Казимир каждый раз все больше и больше убеждался в ее уме. Если б она только пожелала, то могла бы стать могущественной и иметь на него сильное влияние, но она к этому не стремилась, а заботилась лишь о сохранении его любви… Лишь об одном она не упускала случая ему сообщить, не дожидаясь пока он спросит, это – известия из разных местностей страны, касавшиеся королевской особы, его личной безопастности или его имений. С этими делами она смело выступала и, сообщив ему то, что считала важным, вскоре возвращалась к прежним обыденным разговорам.

Она первая рассказала королю о подозрительных действиях Борковича и, король привык к тому, что все ею сказанное всегда оказывалось правдой, он на сей раз нашел нужным вызвать его в Краков для объяснений. Ему казалось, что вследствие излишнего усердия и заботливости о короле старосту заподозрили незаслуженно.

Боркович, приехав в Краков, где у него были большие связи и знакомства, узнал, неизвестно из какого источника, что первое обвинение против него было высказано Эсфирью. Явившись к королю, он смело выступил перед ним, как человек, которого оклеветали, бил себя в грудь, возмущался, клялся и, казалось, говорил с такой откровенностью, что король, не любивший подозрительно относиться к людям, поверил его невинности.

При дворе его всегда хорошо принимали, а так как он денег не жалел, хорошо угощал, раздавал на все стороны подарки, то у него было много доброжелателей, которые охотно доставляли ему нужные сведения. Узнав, что Эсфирь первая рассказала королю о его преступных замыслах, Боркович решил отправиться к ней и расположить ее в свою пользу. Он ее не знал и не хотел верить тому, что рассказывали о ней; он себе представлял ее женщиной пустой, корыстолюбивой, гордой, но вместе с тем доступной для каждого. Когда ему изображали ее в другом виде, он недоверчиво пожимал плечами, и никакие уговоры не могли заставить его отказаться от намерения ее посетить.