Король (ЛП)

- Насколько ты пьян? - спросил Кингсли, поднимая голову, чтобы посмотреть на Сорена. Комната под Кингсли плыла, и он мог поклясться, что слышал шум океана. - Я что, на лодке?

- Пять.

- Я на пяти лодках?

- Нет, я пьян на пять. Ты не на лодке.

- Пять?

- По шкале от одного до пяти.

- День Благодарения Духовенства... - сказал Кингсли. - И почему я раньше не отмечал этот праздник?

- Он был придуман в прошлом году.

- Это все объясняет. - Кингсли перекатился и скрестил ноги. Он сел рядом с камином, в котором не было огня. В этом была какая-то символика, какой-то смысл. Если бы он был трезв, то понял бы. А поскольку это было не так, он просто решил разжечь огонь. - У тебя есть зажигалка? Я оставил свою дома.

- Тебе запрещено разводить огонь, когда ты так пьян, что думаешь, будто находишься на лодке.

Сорен встал и подошел к Кингсли. По крайней мере, Кингсли так думал. Сорен протянул ему руку, и Кингсли пожал ее.

- Я не руку просил, Кингсли. Я забираю у тебя бутылку вина.

- А вот это больше похоже на тебя, - сказал Кингсли, вынимая свою руку из хватки Сорена и заменяя ее бутылкой. - Держать за руку никогда не было в твоем стиле.

- Я держал тебя за руку, - напомнил Сорен. - Не так ли?

- Ты держал меня за запястье, - поправил Кингсли. - И чуть не сломал его.

- Запястье - это часть руки, - возразил он без малейшего намека на раскаяние. Сорен отнес бутылку на кухню.

- Я не жаловался. Мне нравилось. Ты можешь сломать мое запястье, когда захочешь.

- А сейчас ты говоришь на русском. Подумал, что тебе стоит знать, если ты сам не осознаешь.

- А ты говоришь на английском, - ответил Кингсли.

- И?

- Ты говоришь на нем с британским акцентом.

- Разве?

- Ты говоришь, как Джон Мейджор.

- Сколько градусов в этом вине? - спросил Сорен, изучая бутылку.

Кингсли мысленно переключил мозг обратно на английский. Он надеялся, что получилось.

- На каком я сейчас говорю?

- На английском, - ответил Сорен. - Более-менее.

- Bon. И нельзя так делать. Нельзя наливать «Пино» в бокал с «Каберне Совиньон». Это хуже инцеста.

Сорен проигнорировал его и закончил выливать остатки своего «Пино» в бокал с «Каберне».

- Могу я спросить, на какое направление указывает твой моральный компас? – задал вопрос Сорен, вернувшись в гостиную и снова усевшись в кресло. Кингсли махнул в ту сторону, куда указывал его моральный компас.

- Я так и думал, - ответил Сорен.

- Мне нравится твой дом, - похвалил Кингсли, оглядываясь по сторонам. - Он похож на дом маленького волшебника.

- Спасибо. Ты так считаешь?

- Он небольшой и симпатичный, и у тебя есть деревья. Что это за слово? Уютный.

- Хюгге, - ответил Сорен.

- Никакого датского, - попросил Кингсли. - Что угодно, кроме датского.

- Ja, датский. Слово, которое ты ищешь, это хюгге. Уют, комфорт и быть окруженным друзьями и семьей. Хюгге.

- Я пытался учить датский. Злой язык.

- Не самый простой язык для изучения, - согласился Сорен. - Даже другие скандинавы испытывают трудности. Они хотели, чтобы ты выучил его ради работы?

Сорен сделал подозрительное ударение на слове «работа». Кингсли не винил его за это.

- Non.

- Тогда зачем ты пытался выучить его?

- Потому что однажды ты сказал мне что-то по-датски, и я хотел знать, что это было.

- Ты мог бы спросить.

- И ты бы ответил, если бы я спросил?

- Скорее всего, нет. Я, конечно, не сказал бы тебе правду, - сказал Сорен, улыбаясь поверх своего бокала. Улыбка, садизм и вино в одночасье ударили Кингсли. Он снова откинулся на спину и посмотрел на Сорена с пола.

- У тебя самые интересные глаза из всех мужчин, которых я когда-либо встречал.

- Кингсли.

- Мне нужен мой клуб, и я не могу его получить. Дай мне еще алкоголя.

- У тебя будет твой клуб. Найди другое здание. И я закрываю лавочку.

Кингсли швырнул пустой бокал в холодный камин и наслаждался его звуком осколков. Сорен ни слова не сказал.

- Этот отель, я люблю его - красивый, брошенный, затерянный. Она нуждается во мне.

- Она нуждается в тебе? Хочешь сказать, он нуждается в тебе?

Кингсли проигнорировал его.

- И он безопасный. Я посмотрел. Два выхода. Легко наблюдать, легко охранять, легко защищать людей внутри.

- Кого ты защищаешь?

Кингсли помолчал, прежде чем ответить. В эту паузу он подумал обо всех людях, которых подвел. Госпожа Фелиция. Лаклан. Ирина. Сэм.

Себя.

- Госпожа Ирина. Она моя русская. Муж трахал ее каждую ночь, рассказала она. Говорил, это его супружеский долг. Больная, уставшая, с месячными - ему было плевать. Даже если она отказывала. Моя Ирина. Которая работает на меня. С кем я играл. Ей двадцать два, и ее муж... - Кингсли посмотрел Сорену в глаза. - Я был твоим рабом. Помнишь?

- Помню.

- Я принадлежал тебе... телом и душой. А знаешь, почему я принадлежал тебе?

Сорен внимательно смотрел на него. Кингсли был уверен, что Сорен уже знает ответ, но все же сказал: - Потому что хотел, чтобы ты относился ко мне как к своей собственности. И хотел, чтобы ты причинял мне боль. И именно это делало это правильным. Делало это красивым. Муж Ирины обращался с ней как с рабыней. Она не хотела этого. Она была его рабыней, и это не было правильным и не было красивым.