Король Матиуш на необитаемом острове

Ну и что с того? По-прежнему от зари до зари таскают, бедняги, корзины с углём, по-прежнему звенят цепи, по-прежнему щёлкает плеть и нельзя словом перемолвиться. И в канцелярию по-прежнему вызывают для порки. И всё-таки, несмотря ни на что, дышится легче. Матиуш тоже приободрился.

А под вечер на него ни с того ни с сего налетел надзиратель:

– Ишь вообразил, будто он лучше других? Думаешь, раз ты ребёнок, тебя по головке будут гладить? Заруби себе на носу: здесь нет детей, здесь только преступники. Сняли с чертёнка кандалы, так он возомнил о себе невесть что! Марш в канцелярию!

Снова Матиуш вопил: «Ой, больно! Больше не буду! Больно! Больно!» Снова плеть с треском обрушивалась на скамейку. Снова надзиратель велел Матиушу притвориться, будто он без сознания, и, взяв его на руки, понёс, но не в камеру, а к себе домой.

– Скажи-ка, пацан, только не бреши, – это правда, что ты король?

– Правда.

– Мне безразлично, кто ты. Только на моего покойного сыночка ты больно похож. Одна была у меня радость в жизни и той лишился. А потом вот до чего докатился… Так вот послушай, что я тебе скажу: удирай отсюда, покуда не поздно… – и по привычке щёлкнул плетью. – Имей в виду, через год здесь все заболевают чахоткой, а через два – протягивают ноги. Редко кто лет пять проживёт. И только шестеро выдержали десять лет. Но это мужики крепкие, как дубы, не чета тебе, цыплёнку. Как отец родной, советую: удирай. А вырвешься на свободу, помяни меня добрым словом.

Сказав это, он вынул из сундучка одежду покойного сына и, пока Матиуш переодевался, три раза поцеловал его.

– Глазёнки у тебя точь-в-точь как у моего сыночка и мордашка такая же смазливая… – И он расплакался.

Матиуш растерялся: не знает, что сделать, что сказать. И к нежданной радости примешалась щемящая грусть: только привык немного, как опять надо уходить, опять скитаться одному по белу свету.

– Пошёл вон! – оттолкнув его, закричал вдруг надзиратель – и хлоп плетью по скамейке.

Но убежать из камеры куда легче, чем из крепости, окружённой высокой стеной, рвом и тройной цепью часовых. Целую неделю прятал его надзиратель в сарайчике за досками возле заброшенного плаца для учений. И ещё четыре дня просидел Матиуш в сторожевой башне. Как назло, светила луна, и о побеге не могло быть речи.

Как всё устроилось, рассказал ему потом надзиратель.

А дело было так. Надзиратель написал рапорт, будто Матиуш умер во время экзекуции, то есть от побоев.

– А зачем было бить так щенка? – скорчил недовольную гримасу тюремный фельдшер. – Вот вмешается суд, тогда что?

– Почём я знал, что он такой дохлый.

– А почему со мной не посоветовался? Ты небось санитарию и гигиену не проходил, вот и не знаешь, как с детьми обращаться. А меня здесь для того и держат, чтобы было с кем консультироваться.

– Никогда не приходилось иметь дело с пацаном.

– Вот то-то и оно! У меня надо было спросить, как полагается детей бить.

– Начальник видел на спине рубцы и ничего не сказал.

– Начальник медицинскую академию не кончал. Его дело за порядком следить, а моё – о здоровье узников печься, перед королём и учёными коллегами ответ держать. Да знаешь ли ты, что я у самого профессора Капусты учился? У него лысина – во какая, потому что все науки превзошёл. Мои коллеги теперь в чести, не то что я… Никто со мной не считается, не посоветуются даже, как по-научному ребят лупцевать. А голову ломать, чтобы всё шито-крыто было, я должен.

Тут фельдшер опрокинул в глотку стакан спирта, крякнул и застрочил:

Акт: такого-то числа, такого-то месяца обследован труп заключённого по имени…

– Как его звали-то?

Надзиратель назвал имя, под которым Матиуш значился в тюрьме.

Рост: 1 м 30 см. Возраст: лет одиннадцать. Следов побоев на теле не обнаружено. Упитанность выше средней, что свидетельствует о хорошем довольствии, которое получают заключённые в тюрьме. При вскрытии в лёгких обнаружен табачный дым, сердце расширено, как у алкоголика. Причина смерти: отравление организма с младенческих лет спиртным и табаком.

Покойному трижды делали прививку против оспы, давали лекарства из тюремной аптеки, но спасти его не удалось.

Выпив ещё полстакана спирта, фельдшер поставил свою подпись и приложил две печати: больничную и тюремную.

– На, держи. Но смотри, в другой раз не посоветуешься со мной, так и знай, напишу: умер от побоев. И выкручивайся как знаешь. Понял?

– Понял, господин профессор.

– Выпей, так уж и быть.

– Покорно благодарю, господин профессор.