Король-паук

«Как и я», — подумал брат Жан. Но в этом не было ничего нового. Он молился за Людовика вот уже двадцать восемь лет.

Ночью, пока приор и брат Жан молились, а госпожа де Салиньяк куталась в пуховые одеяла, тщетно пытаясь согреться, другая кавалькада под савойскими знамёнами, сопровождающая пурпурный кардинальский паланкин, медленно приблизилась к воротам Гренобля.

Глава 23

Членов кардинальской свиты, которые хорошо знали, какими были гренобльские фортификационные укрепления до приезда туда Людовика, немало удивило, как выросли городские стены. Если бы на улице стоял день и зрение у них было получше, они могли бы заметить и приземистые каменные сооружения на склоне горы Раше, а если бы они обладали военным опытом, то узнали бы в них орудийные укрепления, за которыми прятались только что отлитые пушки, уже доказавшие свою мощь.

Даже кардинал, который всю дорогу мирно дремал в своём пурпурном паланкине, укутавшись в плащ из лисьего меха и положив ноги на грелку, завёрнутую в бархатное покрывало, проснулся, чтобы взглянуть из-за занавесок и подивиться толщине новых городских ворот. Они были окованы тяжёлыми бронзовыми пластинами, которые, словно золото, сияли в свете факелов.

Огни были зажжены, а ворота гостеприимно распахнуты в честь кардинала.

Кардинал двигался не спеша, потратив два дня на то, чтобы проделать недолгий путь от Шамбери до Гренобля, так как выбирал дороги получше. Эти дороги пролегали через долины Гьер Мор, Моржа и Изера. Недоразумение на границе между Савойей и Дофине ещё больше задержало его, и лазутчик Людовика успел вернуться в Гренобль и доложить обо всём дофину. В конце концов начальник пограничного отряда, когда его удалось разыскать, принёс глубокие извинения и заверил его высокопреосвященство, что безмозглый крестьянин, который потребовал от них предъявления полномочий, будет нещадно выпорот. На что его высокопреосвященство, удовлетворённый извинениями, попросил о снисхождении к этому крестьянину, признав, что и ему самому случалось совершать в жизни ошибки похуже этой, и кавалькада продолжила свой путь. Но в Гренобль они прибыли уже сильно за полночь.

К этому времени Людовик точно знал, сколько солдат и рыцарей в свите кардинала, чем они вооружены и даже какова длина их копий и как натянута тетива на луках — для сражения или для мирной церемонии. Тетива, конечно же, не была натянута, поскольку кардинал пришёл предложить союз, а не войну.

Людовик, со своей стороны, тоже был за союз.

С четырёх сторон из пяти провинция Дофине была защищена: на востоке и на западе несла свои воды широкая Рона, на юго-востоке высилась труднодоступная цепь альпийских гор.

На юге дело обстояло ещё лучше. Там, в Провансе — ещё одной провинции Священной Римской империи — правил Рене Добрый из дома Анжу. Он был кровным дядей Людовика, родным братом его покойной матушки и любил Людовика, как родного сына. Но даже если бы он и не любил его, дофину нечего было бояться, так как старик жил в прошлом, лелея древнюю славу своего дома, увенчанную титулом «Король Иерусалимский», хотя Иерусалим уже много веков принадлежал Турции. Он рисовал, причём весьма неплохо, картины, покровительствовал поэтам и менестрелям и поощрял театральные постановки, которые Людовик считал несколько фривольными. Однажды, когда Людовик увидел, как на представлении душещипательной пьесы «Арльские страсти» король Рене, прослезившись, освободил этот город от всех налогов на два года, он понял, что никакой опасности дядюшка для него не представляет.

Но, пока одна сторона из пяти, северо-восточная, не была надёжно защищена, Людовик не мог чувствовать себя спокойно — Альпы там были ниже, и широкие долины прорезали их в нескольких местах, как бреши в стене. За долинами лежало могущественное и древнее герцогство Савойя. Через эти долины мог пройти кардинал Савойский, чтобы предложить союз, но могли пройти и войска савойцев, чтобы разгромить Дофине. Многие во Франции приветствовали бы такой оборот событий.

Когда кавалькада подъехала к дворцу дофина, зазвучали приветственные фанфары, и Людовик вышел на улицу, чтобы лично приветствовать его высокопреосвященство и поцеловать епископский перстень, который кардинал небрежно протянул ему из лисьих мехов паланкина.