Король-паук

— Вам не нужно ничего отдавать за это, сир. Оливье Лемальве сам всё устроит. Вы ведь разделите трапезу с графом Карлом? У меня нет ядер, но есть немного белого порошка...

— Никакой отравленной рыбы, Оливье.

Они встретились в палатке, поскольку король ещё не приобрёл суверенных прав над городом, а граф Карл не пригласил его в свой замок.

— Он говорит, что не может находиться с тобой под одной крышей, — послышался голос герцога из паланкина. Голос звучал по-старчески надтреснуто.

— Отец, прошу вас, не разговаривайте, — сказал Карл довольно резко.

— О, хорошо, хорошо, я не буду. Я только передал то, что сказал ты.

— Прошу вас, не говорите вовсе. Добыча запуталась в сети паука, неужели этого недостаточно?

Филипп де Комин сидел, склонившись над столом; он подшивал к Арраскому договору огромное количество расписок и описаний содержимого каждого из железных сундуков.

— Угодно ли вам пересчитать всю сумму? — спросил Людовик.

Граф Карл ответил утвердительно, Филипп де Комин, казалось, колебался.

— Нет, клянусь небом! — воскликнул герцог, нетвёрдо приподнявшись на локте.

Карл поспешил успокоить его. Оливье пробормотал:

— Цвет этого лица... Оно слишком, слишком красное.

Сквозь ярость старика он разглядел признаки апоплексии, паралича, смерти.

— Людовик, мальчик мой, ведь здесь всё, не правда ли? — грустно спросил Филипп.

— Всё до последнего су, дорогой дядюшка.

— Как жаль, что вы не смогли стать друзьями, мальчики. Скрепи договор печатью, Карл. Я сдержал своё слово.

Карл приблизился к столу и приложил к договору герцогскую печать.

Можно было бы не зажигать свечу, улыбнулся про себя Людовик, один его взгляд легко растопил бы воск, — но он не дал воли чувствам, и лицо его осталось бесстрастным.

И в ту секунду, когда рука графа вдавила печать в горячее восковое пятно на бумаге, на карте Европы произошло изменение, и граница Бургундии с Францией отступила за Сомму, воды которой струились отныне в королевстве Людовика.

Король бросил многозначительный взгляд на Анри, тот мягко сказал что-то сыну, который немедленно покинул палатку совета. Выйдя наружу, молодой человек вскочил на ожидавшую его лошадь.

Бровь Филиппа де Комина удивлённо поползла вверх.

— Вероятно, юный Жан так спешно удалился, повинуясь некоему зову природы, — пожал плечами Людовик.

— Кому-нибудь следует поучить манерам сыновей вашей haute noblesse, — презрительно усмехнулся Карл.

Но сердце Жана Леклерка ликовало слишком сильно, и сам он ускакал уже слишком далеко, чтобы услышать замечание графа и возмутиться им. Он давно упросил своего отца, а тот, в свою очередь, добился для него у короля чести первым доставить во Францию весть о переходе суверенитета над городами Соммы к французской короне. Кстати, найдётся новое применение фейерверкам. Жан пришпорил лошадь и направил её в заросли кустарника, там он поднёс медленно разгоравшуюся спичку к фитилю ракеты, которая тут же со свистом взвилась в воздух, оставляя за собой огненный, как у кометы, хвост.

Люди короля подхватили сигнал Жана, и десятки таких же ракет полетели от холма к холму, пока наконец не донесли его на своих хвостах до французских войск, сосредоточенных между Абвилем и Перонном и готовых к маршу — к ночи они заняли города на Сомме.

Между тем в палатке Людовик невозмутимо держал речь:

— Мой добрый дядюшка, вы оказали мне великую честь, если бы согласились оставаться в Перонне до тех пор, пока усталость от долгой дороги не развеется, а поскольку моё присутствие, похоже, расстраивает графа Карла, я и мои люди покинем город.

— Это очень благородно с твоей стороны, Людовик, мальчик мой. Я, конечно, совсем не утомлён, но как ты сам сказал, немного отдохнуть, освежиться.

— Нет, — твёрдо произнёс граф.

— Но он только что обещал уехать, Карл. И тем проявил подлинное великодушие — ведь это его город!

— Мы отправляемся домой, отец.

— Ночлег в палатке может скверно для него обернуться, — успел шепнуть Оливье.

Тонкий слух графа уловил эти слова:

— Вам будет спокойнее спать в палатке, отец, нежели в Перонне, где в городах — цирюльник и бастард на службе у паука.

— Господа, — вздохнул герцог, — я должен просить у вас прощения за моего сына. Он добрый мальчик, но не научился обуздывать свои страсти. Даже родная мать зовёт его Карлом Безрассудным.

— Я не обижен, — ответил Людовик просто.

Анри и Оливье одновременно взглянули ему в лицо и с удивлением обнаружили, что он действительно нисколько не оскорблён, тогда как в их собственной груди кипела ярость. Оливье вспомнилось, как король однажды назвал слова пустотой и дымом. Анри же понурил голову, вспомнив, что он и вправду бастард.

— Позвольте мне выразить надежду, что и герцогиня и графиня пребывают в добром здравии, — любезно продолжал Людовик. Дело было сделано, и Филипп де Комин уже сворачивал заверенные печатью листы договора в свитки; вежливость теперь ровным счётом ничего не стоила.

— Моя супруга здорова, спасибо.

— Графиня Шароле никогда не чувствовала себя лучше, чем теперь, — церемонно сказал Карл.