Король-паук

Гонец в жизни не слыхал о глинистом растворе, но варить заживо было распространённым способом казни, и генерал Леклерк, которому подвластна вся эта мрачная, адская область мироздания, был вполне похож на человека, который забавы ради швыряет неопытных герольдов в свои огромные кипящие котлы.

Удирая со всех ног, уже с безопасного расстояния, гонец прокричал:

— Без шляпы, без меча, без перевязи и без шпор!

— Вот как? — переспросил Анри. Чем он провинился. За что его наказывать. Хотя оставаться в шляпе в присутствии короля дозволялось только старым друзьям и знатнейшим вассалам, ему это право давно было даровано. Анри Леклерк не был знатным сеньором, но он был старейшим другом Людовика. Меч был обычным дополнением к одежде, что же касается шпор, то Анри носил их с тех пор, как его господин пожаловал ему дворянство ещё в Дофине.

Герольд умчался, продолжая что-то кричать на ходу, и Анри всецело поглощённый этими мыслями, принуждён был спросить у подмастерья:

— Что он сказал в самом конце?

— Он сказал, что вам надлежит взять с собой её милость и кавалера Жана.

— Её милость? Кавалера Жана?

— Он так сказал.

— Людовик всегда ставит меня в тупик, — вздохнул Анри. Но по его чумазому лицу уже расплылась широкая улыбка, и он больше не страшился, что его ждёт наказание, — что бы он ни делал, это всегда является неожиданностью. Перед тем как раскрыть свои намерения, ему непременно нужно ошеломить.

Если бы Оливье Лемальве был советником Анри Леклерка, а не короля, он, вероятно, заметил бы, что это — одна из характерных повадок пауков.

Двор Людовика никогда не мог сравниться пышностью с бургундским. И потому, естественно, ему было чуждо бургундское расточительство, особенно теперь, когда из королевской казны тайная струйка текла на вражескую территорию, подогревая недовольство, раздувая тлеющие угли мятежа, что в конечном итоге, Людовик это твёрдо знал, — выльется в настоящую гражданскую войну. Король смотрел на эти траты так же, как на кольцо, пожалованное Сен-Полю, и на прощение, дарованное ему же, — как на займ, а не как на подкуп. Займом были в его глазах и все последние прощения и награды непокорным вассалам — займом, который в один прекрасный день окупится. Французский двор не утопал в роскоши, но и не ходил в лохмотьях, ибо король осознавал всю важность внешнего блеска власти в глазах народа.

Итак, в тот же день, когда Анри приблизился к трону, на котором восседал Людовик, он оказался в великолепном обществе знатнейших дам и кавалеров страны, в орденах и горностае, в баронских коронах и цепях королевских советников. Герцог Беррийский держал за монарха его скипетр.

Принц де Фуа находил странным, что этой чести удостоен тот, кто совсем недавно возглавлял Лигу общественного блага: но король никогда и ни с кем не обсуждал подобных вещей. Фуа казалось, что герцог Беррийский алчно пожирает скипетр глазами — «как деревенский чурбан — суповую кость!» — бормотал старик про себя.

Жан и госпожа Леклерк стояли рядом с принцем, который уже перестал носить повязку на руке, хотя Оливье, пользовавший его, и предупреждал, что ещё слишком рано.

— Сегодня мне понадобится правая рука, чтобы держать меч, — отвечал крепкий старый вельможа.

Время обнажать меч, впрочем, ещё не пришло. Все взгляды были прикованы к трону и ведущей к его подножию узкой красной ковровой дорожке, по которой — без шляпы и меча — шествовал генерал Леклерк.

— Преклоните колени, — сказал ему Людовик.

Анри повиновался.

— Mon general, вы забыли вашу шляпу. Немногие из обладателей привилегии носить её при дворе оказались бы столь рассеянны.

— Но монсеньор... — старое обращение к Людовику-дофину снова вырвалось у Анри.

— Анри, Анри, — король рассмеялся грудным смехом, — вы никак не можете привыкнуть к титулу наихристианнейшего короля, не так ли? Скажу вам по секрету — я тоже не могу. Ну, как там ваш зелёный огонь?

— Ещё не всё готово, но огонь был зелёным.

— Я слышал об этом.

Анри не был удивлён осведомлённостью Людовика о результатах его опыта:

— Герольд передал мне решительный запрет вашего величества надевать шляпу.

— Думаю, у меня найдётся головной убор для вас, — заметил король и, возвысив голос настолько, чтобы остальные могли его слышать, с горечью заговорил о трусости и малодушии Шарля де Мелюна, упомянул о суровой каре, постигшей изменника. Людовик знал, что его слова будут повторять повсюду бессчётное количество раз, и потому он тщательно подбирал их, заботясь о впечатлении, какое они произведут на французов всех званий и сословий. Смерть тому, из-за кого чуть не было проиграно сражение при Монтлери, слава и награда тому, кто спас Францию от поражения. Таким всегда было, есть и будет королевское правосудие.

Король говорил кратко. Простые и немудрёные выражения украшали его речь. Никто не смог бы истолковать её превратно, каждый мог рассчитывать на почёт, если будет верен и честен, каждый мог видеть, чем грозит бесчестье и измена.