Король-паук

— Благословенный святой Лазарь, — повторял он снова и снова, — тот, который четыре дня пролежал в гробнице, мёртвый и тронутый тленом, ведь эти четыре дня ты ведь тоже был не очень красив. Я не прошу тебя, чтобы ты совершил чудо и сделал меня красавцем, это будет слишком очевидно и лишь удивит всех, прошу лишь о небольшой милости, чтобы завтра принцесса не заметила моих ног и головы, — надо бы, пожалуй, включить сюда и грудь, — и грудь тоже, потому что она острая, как у голубя, хотя никто об этом не догадывается из-за покроя камзола, он прикрывает её так же, как перья прикрывают голубиную грудь. Ведь это не так уж трудно сделать, — серьёзно молился он, пытаясь убедить святого, что он не просит невозможного. — Я тоже сделаю так, чтобы в комнате было темно, а сам буду петь баллады, чтобы отвлечь её внимание. — В своё время Бернар д’Арманьяк учил его, что если просишь об одолжении, то надо и самому в ответ что-нибудь сделать. — Благословенный святой Лазарь, если ты сделаешь это для меня, я до конца дней своих буду носить на своей шапке твой золотой образ! — Но тут принц вспомнил, что золота у него нет, да и у его отца, короля Франции, золота совсем немного, и ему даже пришлось занять столовое и постельное бельё для завтрашнего празднества у городской гильдии торговцев мануфактурой. — Если не смогу золотой, то серебряный, — поправился он. — Ну, в крайнем случае, из свинца. А когда я стану королём, то построю приют для прокажённых в твою честь, чтобы помогать больным и увечным.

Когда он поднялся с колен, почувствовал необыкновенную лёгкость во всём теле. Холодные мурашки уже не бегали по спине. Ему было тепло, щёки горели. Нет, сегодня он не заболеет. Святой Лазарь услышал его. Хотелось петь. Он запел. Камердинер, помогавший ему облачаться в серо-голубой бархатный камзол, вышитый золотыми листьями, пристегнул Людовику шпагу с рубином и сделал принцу комплимент по поводу его наружности, заметив, что свежий вид Людовика, по всей вероятности, вызван хорошим сном. Воспользовавшись хорошим настроением принца, слуга не без робости осмелился намекнуть, что предстоящая ночь будет не столь спокойной.

Людовик произнёс своё любимое заклинание «Пронеси Господь!». Это была довольно невинная фраза, сильно отличающаяся от весьма крепких выражений большинства мужчин, но ему импонировала мысль о том, что гнев Господний может миновать его и пронестись мимо. Спать сегодня?

Он даже глаз сегодня не сомкнёт. Он мог быть настоящим мужчиной в поединках, а также с лютней в руках. Неужели он не сможет быть настоящим мужчиной и с женщиной — с помощью Господа и святого Лазаря?

Камердинеру казалось вполне естественным, что принц напевает и с важным видом вышагивает по комнате, думая о своей брачной ночи. Людовик, правда, никогда не рассказывал ему о своих любовных похождениях, хотя камердинер полагал, что мог бы быть поверенным наследника в подобных делах, однако, поскольку тот ничего ему не рассказывал, слуга попросту решил, что принц гораздо более скрытен, чем все о нём думают.

К полудню собор Св. Гатьена был битком набит людьми. Над городом разносился звон колоколов, но в назначенный час этот оглушительный перезвон внезапно умолк, чтобы все могли услышать голос герцога-архиепископа, проводящего венчание. В приделе для женщин королева, одетая в платье из голубого бархата, вышитое мелкими серебряными лилиями, шепнула Маргарите:

— Было бы нехорошо, если бы венчание началось без короля. — А где король?

Королева ответила:

— Его высочество поехал в Амбуа по важному государственному делу. Королевы, моя дорогая, не должны слишком глубоко вникать в подобные вопросы.

— Когда я стану королевой, то я буду!

Королева только вздохнула. Было совершенно ясно, что эта девушка, которая через несколько минут станет женой наследного принца, ждёт не дождётся, когда сможет всем продемонстрировать своё подвенечное платье, намного более нарядное и роскошное, чем у королевы. Во время торжественной церемонии она станет центром всеобщего внимания. На неё будут устремлены тысячи восторженных взоров. И у них будет основание восхищаться. Несмотря на свою молодость, она была выше королевы, её бархатное платье с вставками из золотой ткани обтягивало тонкую талию, ниспадая широкими складками к полу, прикрывая её изящные ножки, обутые в атласные туфельки. В её иссиня-чёрных волосах сверкала золотая диадема, украшенная ляпис-лазурью, прекрасно сочетающейся с её синими, просто невероятно синими глазами. Сочетание чёрных волос и синих глаз было достаточно обычным в Шотландии, где каледонская кровь устраивала неожиданные фокусы, но во Франции это было чрезвычайно редким явлением. Диадема принадлежала самой королеве, она была на ней, когда она выходила замуж за Карла Французского. Вчера, фамильярно ущипнув Маргариту за щёку, Карл сказал:

— Давай-ка дадим этой миленькой принцессе твою старую корону, когда она выйдет замуж за нашего сына. У нас в казне нет ничего более красивого.