Король-Провидец

Скопас приехал в башню посоветоваться с Тенедосом. Провидец передал мне содержание их разговора. Тенедос выдвинул те же предложения, что и раньше, но Скопас снова медлил принять решительные меры. Возможно, сказал он, поскольку простолюдины грабят в основном собственные кварталы, их нужно оставить в покое до тех пор, пока бунт не уляжется сам собой.

Как ни странно, Тенедос отчасти согласился с ним.

– Пусть бедняки сожгут свои трущобы, – сказал он мне. – Когда это закончится, мы сможем отстроить Никею надлежащим образом.

Эта черствость потрясла меня, но, кажется, я сумел скрыть свою реакцию.

– Однако я продолжаю утверждать, что любой, кто считает, будто этот мятеж прекратится сам собой – полный идиот, – добавил он. – Товиети и агенты Чардин Шера позаботятся о том, чтобы этого не произошло.

Дни проходили за днями, и по-прежнему не было никаких вестей о подкреплениях, вызванных с границы. Тенедос попытался сотворить заклинание поиска, но у него ничего не вышло. По его словам, это было все равно, что пытаться разглядеть что-то через плотный туман. Это означало только одно – волшебство, какое-то заклинание Товиети, власть которого не давала войскам подойти к столице.

По моей просьбе Тенедос воспользовался своими чрезвычайными полномочиями, чтобы перевести полк Золотых Шлемов, 19-й Пехотный и два других парадных полка в палаточный лагерь в Хайдер-Парке, находившийся на равном расстоянии от нашей башни, Военной Палаты и дворца Совета Десяти. Это делалось для укрепления центра Никеи и сплочения наших сил. Среди солдат начало расти недовольство: им не хотелось покидать свои уютные кирпичные казармы. Я подозревал, что если бы бунтовщики оставили их в покое, они бы с удовольствием сидели на месте, полируя доспехи и упражняясь в бессмысленных пируэтах на плацу, пока вся Никея не обратилась бы в пепел вокруг них. Вместо этого им пришлось нести караул, либо патрулировать главные городские улицы, пешком или в конном строю. Жалобы не смолкали ни на минуту. Ужасные солдаты, но они были единственными, кого я мог использовать. По крайней мере, с горькой иронией думал я, мне не стоит беспокоиться о том, что среди жалобщиков могут оказаться агенты Товиети: душители были бы только рады возможности подобраться поближе к Тенедосу, Совету Десяти или к нумантийским военачальникам.

Наступили страшные времена, которые сопровождались страшными зрелищами.

Я видел, как вопящая пьяная женщина выбежала на площадь как раз в тот момент, когда мимо проезжала колонна Золотых Шлемов. Она размахивала каким-то предметом, который я поначалу не разглядел. Очевидно, у одного из солдат зрение было острее моего: он пришпорил свою лошадь, пустив ее в галоп, затем его пика опустилась для удара, и женщина с хрипом покатилась по мостовой, разбрызгивая ярко-алую кровь.

Солдат выдернул свою пику и вернулся в строй. Я обнажил меч и приставил лезвие к его горлу.

– Надеюсь, у тебя найдется подходящее оправдание, ублюдок! – прорычал я. – Иначе ты будешь казнен на месте за убийство!

– Сэр... вы не видели, что она держала в руке. Сэр, это были мужские причиндалы – яйца и все остальное!

Не обращая внимания на мой меч, он наклонился, и его вырвало на мостовую. Я не мог убить его, но, тем не менее, попросил эскадронного проводника разобраться с ним попозже. Может быть, мне следовало отрубить ему голову. Не знаю...

Я рассказывал Маран кое-что о нашем патрулировании, но об этом случае я умолчал. Ни одна женщина ее возраста не должна знать о подобных злодеяниях. Задумавшись над этой мыслью, я осознал, насколько она абсурдна – ни один человек, любого возраста и пола, не должен видеть то, свидетелями чего мы были в те дни.

Через две недели жизнь в городе была полностью парализована, но этого оказалось недостаточно. Теперь Товиети перешли в наступление, умело захватывая власть над толпой.

Они больше не жгли собственные лачуги, но посылали карательные экспедиции в богатые кварталы Никеи. Склады, расположенные за многие мили от трущоб, были разграблены и преданы огню. У нас не оставалось сомнений в том, кто возглавлял толпу: специально для патрулей на месте преступления оставлялись трупы с желтыми шелковыми шнурами, затянутыми на горле.

Потом появились надписи, начерченные на стенах огромными буквами и указывавшие границы определенных районов, вроде Чичерина. Иногда в них содержались короткие сообщения:

АРМИИ ДАЛЬШЕ ХОДА НЕТ

СМЕРТЬ СТРАЖНИКАМ НАЧИНАЯ С ЭТОГО МЕСТА

ПРАВЛЕНИЕ СОВЕТА ДЕСЯТИ КОНЧАЕТСЯ ЗДЕСЬ

СВОБОДНЫЙ ЧИЧЕРИН

Иногда на стенах домов рисовали просто петлю желтого цвета: этот знак был понятен даже неграмотным.