Король русалочьего моря

Никто из них ничего не сказал, даже Белла. Только Адриано вздохнул, и в этом уже было больше сочувствия, чем друг мог бы выразить словами, и это сочувствие обязывало Ксандера продолжить.

– Мама запретила мне возвращаться туда, – слова были горькими, как хина, которой его пичкали как-то в детстве. – Здесь… безопасно, а там – враги.

– Естественно, – сказала Белла.

– Естественно? – взорвался он. – В этом нет ничего естественного! Там враги, понимаешь? В моем доме враги, им, значит, можно, а мне нельзя?!

Ее глаза были сейчас цвета свинца.

– Да, – сказала она бестрепетно, как говорила на «Голландце». – Тебе нельзя. Ты будущий…

– Если я будущий король, то где еще мне быть?

Она ответила не сразу, подбирая слова. Даже глянула на Одиль, как будто та могла эти невысказанные слова прочитать прямо у нее в голове и переписать, если будет надо. Одиль даже не кивнула, просто опустила ресницы.

– Та, которую ты признаешь королевой Нидерландов, оставила страну, – сказала иберийка очень ровно. – Я теперь немного вас знаю, и думаю, что вы бы не считали королевой недостойного человека. Значит, она считает, что сражаться можно и так. А ты, – ее сузившиеся глаза полоснули по нему, – думаешь, что знаешь лучше?

На него снова накатила усталость, тяжелая и парализующая. Он прижался спиной к стене и так сполз на пол.

– Нет.

Наступила тишина, а потом рядом с ним сели: с одной стороны Адриано, а с другой – Одиль. Адриано больше не сделал ничего, не положил руку ему на колено или плечо, но Ксандер чувствовал его тепло, и уже это было… легче.

– Это были «юнкерсы», – вдруг сказал Адриано, а когда на него посмотрели три пары глаз, пояснил: – Тогда, помнишь, утром, я сказал, что слышал сирену? Это были «юнкерсы». Бомбардировщики, они так воют, когда…

– Война, – выдохнула рядом Одиль.

Она держала в руке газету с видом уничтоженного Роттердама, с победными вражескими реляциями и именами, которые он узнал только сегодня и уже знал, что не забудет. На него она не смотрела, она читала, быстро, как читает человек на родном языке, вонзаясь коротким ногтем в эти имена. Он подумал, что и она их не забудет, и от этого тоже стало легче. Иррационально.

– У меня больше нет дома, Одильке.

Она вскинула на него слегка удивленный, внимательный взгляд.

– У тебя есть дом, Ксандер.

– Война, – повторил он сказанное ей слово. – Не вернуться.

– Вернешься, – сказала она так, будто это само собой разумелось. – Просто придется пройти через войну.

Прошелестела ткань: напротив них, на порог, спиной по косяку, опустилась Белла. Вынула из рук Одили газету, посмотрела на нее, сморщилась и отдала Адриано, который ее отшвырнул.

– Сейчас дома и… родных, – ее голос чуть дрогнул, – может лишиться любой. А значит, пройти придется всем. И мы пройдем.

Он посмотрел на нее – не на сеньору, а на ту Беллу, которая с ним поднялась на борт «Голландца», бросив вызов проклятью. На Одиль, внучку Рейна, подавшего ей весть о войне, которую они не поняли. На Адриано, чей маленький самолетик радовал Пепе, в отличие от тех, которые изгнали ее из дома, и чей вой он слышал в легком дыхании ветра.

– Пройдем, – сказал он.