"Король" с Арбата

Дело в том, что у нас вдруг как-то сами собой незаметно появились шевелюры. В моду входил «политический» зачес. Это значит, волосы смачиваются водой, а потом зачесываются назад и весь день прижимаются тюбетейкой. К вечеру тюбетейка снимается и, пожалуйста,— днем был просто Женькой, а сейчас, вечером, полюбуйтесь: Евгений Кораблев с «политическим» зачесом, да еще поверх куртки с «молнией» белеет воротничок рубашки «апаш».

Ну, это все ничего. Пусть ребята пофорсят. Меня и Лидочку пугает другое: мы перестали по-настоящему работать.

Днем еще кое-как водим напильниками по железкам, а к вечеру, когда засеребрятся от света из окна листья тополей, ребята чутко прислушиваются к разным звукам в нашем дворе.

Я знаю, чего они ждут. Это Ларискин патефон. Гога из дом пять и Лариска со своими хохочущими новыми подружками вытаскивают прямо во двор патефон, и с этой минуты наши напильники двигаются в такт «Утомленному солнцу».

Первым не выдерживает Женька.

— Пойду посмотрю немножко,— говорит он и виновато просит Лидочку полить ему из кружки на руки.

Потом, сняв тюбетейку, «чуть-чуть посмотреть» уходит Мишка, за ним Лева. А потом и я, избегая взгляда Лидочки. Славика загоняют домой, и только одна Лидочка остается в сарае. И еще долго электрический свет сквозь щели сарая мучает нас, не дает спокойно танцевать.

Гога утешает:

— Да брось ты на свой сарай любоваться. Не все же работать. В жизни только раз живем. Хватай вон ту с косичками. А я Лариску. Лариса, прошу вас,— наклоняется он перед Лариской.

Я иду к сараю. Здесь Лидочка подметает пол, раскладывает по полкам наш инструмент.

— Ты чего же вернулся?— спрашивает она.

— А ты что думала? Так я и уйду?

— Ничего я, Алешка, не думала. Просто скоро в школу, а еще столько нужно сделать.

— Какое число сегодня?

— Пятнадцатое августа. Через три дня День авиации. Забыл?

Я молча помогаю ей убираться. Потом приходит Мишка, садится на стол, натягивает свою тюбетейку.

— А ты чего пришел?— спрашивает его Лидочка.

— Не танцуется,— вздыхает Мишка.— Сейчас отца проводил. В ночной полет. Тренировка у них ко Дню авиации.

Во дворе хохочут девчонки, патефон разоряется:

Все хорошо, прекрасная маркиза, И хороши у нас дела… Но вам судьба, как видно, из каприза, Еще сюрприз преподнесла…

Лева с Женькой возвращаются вместе.

— Ну их,— говорит Лева и разыскивает свою тюбетейку.

— Где их достать, эти несчастные шестеренки?— смотрит в потолок Женька.

Мы помалкиваем.

Патефон надрывается совсем близко у сарая. Лева выглянул, засмеялся:

— У самой двери установили. Взвизгивает, дразнит патефонная пластинка:

Раз живем на свете

Настя, Настя, Настенька…

Раз ведь молодость бывает нам дана…

— Ребята,— говорю я,— так дальше нельзя. Ведь скоро в школу.

— Ну, а где достать шестеренки?— горячится Мишка.— Все равно дальше тупик.

А за стенкой сарая патефон настойчиво сообщает:

Марфуша все хлопочет,

Марфуша замуж хочет,

И будет верная жена…

Лева косится на дверь, морщится, потом встает, медленно всех обводит очками:

— А как же наша клятва? Ведь даже землю ели.

— Не будем больше танцевать!— горячится Женька.

— Ты ведь первый уйдешь, как патефон услышишь,— говорю я. Женька не отвечает, долго лохматит свой «политический» зачес.

— Придумал,— упавшим голосом говорит Лева.— Нужно всем остричься наголо.

Мы задумались. Молчим.

— Правильно!— вдруг кричит Мишка.— Тогда отступать будет некуда. Как говорится, позади Москва.

— Все-таки жалко,— мнется Женька.— На солнце не так печет.

Мы осторожно трогаем дорогие нам зачесы, смотрим на Лидочку. Она смеется:

— Волосы потом еще лучше будут расти. А какое теперь солнце? Уже осень скоро.

— Ну, так как?— спрашивает Лева и смотрит не на нас, а на аппарат.— Решили?

— Решили,— тихо отвечаем мы.

За дверью радостно захлебывается патефон:

А Маша чаю, чаю наливает, И взор ее так много обещает…

Лидочка встает, поднимает руки:

— Ребята, нам нужен свой гимн. Я предлагаю «Не спи, вставай, кудрявая…» Начали.

Лидочка весело дирижирует, а мы все хором:

Нас утро встречает прохладой, Нас ветром встречает река, Кудрявая, что ж ты не рада Веселому пенью гудка…

Хорошо звучит песня в тесном сарае. Бьется она о стенки, взлетает к потолку.

Мишка дверь открыл, и бодро, задорно понеслась песня в темный двор:

Не спи, вставай, кудрявая, В цехах звеня, Страна встает со славою Навстречу дня…

Нам видно, как Гога и его дружки осторожно оттаскивают стул с играющим патефоном подальше от нашего сарая.

Утром я первым делом — к зеркалу. Рукой прикрыл свой зачес. Ничего получается. Можно стричь. Сойдет. Боком повернулся, тоже ничего. Жалко, не видно, что получится сзади. Ну, наверное, сзади как спереди.

— Ты чего там вертишься у моего зеркала?— Это сонный голос Нонки.— Ведь еще молоко на губах, а уже фасон. Все девочки на уме.

— Эх, Нонка, Нонка…

— Что, Алешка?

— Ничего-то ты не понимаешь.

— Я все понимаю. Постарше тебя. Пережила это.

— Что это?

— Ну, вот это самое.— Она высунула руку из-под одеяла, рисует что-то вроде головы и кудрей.

Что с ней говорить!

Просто не о чем с ней разговаривать.

Во дворе на скамейке — все ребята.