Король серых

Джеремия вспомнил, о чем говорил ему Оберон. Теперь все становилось на свои места, обретая страшный смысл. Если влияние, которое оказывали на мир Сумрака попадавшие сюда волей чар люди, и было несопоставимо большим, чем влияние всего человечества, то равным же образом усиливалась и их собственная тайная склонность к пороку, усиливались обуревавшие их осознанные или подсознательные страхи. Чары, призванные являть могущество избранного смертного, обнажали и усугубляли присущие ему страхи, делая их почти осязаемыми, субстанциональными сущностями.

В мире теней это означало одно: страхи наделялись силой, получали собственное обличье и право на самостоятельное существование. В конце концов все они воплотились в облике крылатого монстра.

Ворон вдруг начал яростно бить крыльями; Джеремия вздрогнул от неожиданности, чем вызвал очередной приступ демонического хохота.

— Да-да, Джеремия Тодтманн! Я воплощение твоих самых страшных кошмаров! В буквальном смысле.

А затем весь мир сделался пламенем.

Было очевидно, что ворон в данном случае ни при чем. Так же, как и Джеремия, ворон явно не ожидал такого поворота событий; в панике он суматошно захлопал крыльями и взмыл ввысь. Джеремия, не в силах пошевелиться, в немом изумлении смотрел на то, как геенна огненная пожирает Чикаго.

Великий чикагский пожар…

Тяжелая лапа закрыла ему рот, не давая возможности даже пикнуть. Лохматая рука обхватила грудь; Джеремия начал задыхаться.

— Ты мой друг, Джеремия, — шепнул хрипловатый голос Отто.

Друг или нет, только обезьяноподобный подхватил Джеремию и потащил прочь из объятого пламенем города и подальше от крылатого демона. Джеремия мало что видел (мешала огромная лапа), однако успел заметить, как трепыхается в огне обезумевшая от жара птица. Языки адского пламени упрямо тянулись к птице, но крылатой твари каким-то образом всякий раз удавалось уклониться от их смертельных объятий. Ворону, всецело поглощенному борьбой с пламенем, явно было не до Джеремии, на что Отто, видимо, и рассчитывал.

И здесь таилась еще одна загадка. Когда Джеремия последний раз видел обезьяноподобного, последний — как он помнил — не отличался сообразительностью. Он едва-едва мог поддержать самый примитивный разговор. И вдруг он разрабатывает и проводит настоящую спасательную операцию.

Пространство вокруг них было залито тусклым мерцающим светом. Сгинули чикагские монстры-небоскребы, и взору Джеремии предстала заболоченная равнина, которая простиралась в этих местах еще во времена, когда даже форта Дирборна[19], предтечи самого Чикаго, не было и в помине. Пока Отто тащил его по влажной траве, Джеремия вспоминал Каллистру, которая была его первым гидом по этим местам.

— Взойди и воссияй! — неожиданно рявкнул Отто; с этими словами он, поставил Джеремию на ноги и легонько встряхнул. — Теперь не время спать — тем более видеть сны!

Обезьяноподобный наконец убрал свою лапу с его рта. Джеремии показалось, что к губе у него прилип настоящий волос, и он брезгливо сплюнул.

— Куда ты меня тащишь? — спросил он.

— Туда, где рождается радуга, Джеремия Тодтманн. Где синее небо, куда не доносится пение птиц. Туда… дальше забыл.

В этот самый момент перед их взорами вновь появился городской пейзаж. Никакого преображения не было. Город просто возник из ничего. Он по-прежнему был объят пламенем, только теперь огонь не казался таким… управляемым. Обычный пожар. Джеремия, который приготовился ощутить под ногами мягкую, болотистую почву, оступился и едва не упал. Только благодаря Отто, который вовремя подхватил его под руки, он не ударился головой о каменную мостовую.

— Он сильнее. Твой страх слишком силен.

Что… что это значит? — вновь обретая почву под ногами, спросил король-невольник.

Он не лгал тебе, Джеремия Тодтманн. Он — ожившие страхи тех, кто был подобен тебе, твоих предшественников. Он сделал так, чтобы ты его боялся более всего на свете; твое смятение питает его.

Ты хочешь сказать, что чем больше я его боюсь, тем он сильнее?

Правдивей слов не говорил язык.

— В таком случае я проиграл, не так ли? — Джеремия обратил взор к темному небу, ожидая увидеть на нем еще более темное пятно, которое обернется вороном. — Я не могу просто отмахнуться от своего страха. Он сидит глубоко во мне.

— Да, он знает толк в своем черном ремесле, — согласился Отто и причудливо скосил один глаз к небу. Джеремия невольно вспомнил, как взирал на него ворон. — Мы должны уйти отсюда, Джеремия Тодтманн.

Чикаго исчез, и вместо него появились лесистые холмы, которые тянулись насколько хватало глаз. Идиллическая панорама сельской жизни с разбросанными там и сям маленькими уютными домиками. Вместе с тем пасторальный пейзаж вызывал в душе Джеремии смутную тревогу, вызывая ассоциации с другим местом и другим временем.

— Похоже на страну эльфов. Где правит Оберон.

— Оберон.