Король серых

Управляющий углубился в бумаги, и тогда Джеремия попытался схватить его двумя руками. Моргенстрёму было достаточно едва заметно повести плечами, казалось, он сделал это совершенно машинально, — чтобы попытка Джеремии в очередной раз провалилась. Джеремия Тодтманн вновь ощутил какую-то скользкую слякоть, ладони соскальзывали. В недоумении он воззрился на своего босса, который, не подозревая о его присутствии, продолжал заниматься своим делом.

— Я привидение… — Джеремия всем корпусом подался вперед, так что лицо его оказалось сбоку от лица Моргенстрёма. — Мистер Моргенстрём, я привидение, черт побери! Вы слышите меня?

И снова Моргенстрём вскинул голову и растерянно оглянулся, как человек, который никак не поймет, что его беспокоит. Но, посмотрев в сторону Джеремии, он, очевидно, не увидел ничего, достойного внимания, в том числе и пышных форм Каллистры, стоявшей сразу за своим монархом, не желающим быть таковым. Управляющий что-то недовольно пробурчал себе под нос и с удвоенным усердием принялся за бумаги.

Джеремия, посрамленный, не двигался с места. Каллистра подошла к нему сбоку и положила руку ему на плечо. Джеремию давно мучил вопрос: означает ли этот знак внимания, что Каллистра к нему неравнодушна, или она следует указанием Ароса, или, может быть, просто поступает так, как это принято среди Серых? Возможно, она сочувствует ему, потому что он нуждается в сочувствии? И чем она, собственно, была для него теперь? Его мир стал недоступен. Нет, Джеремия еще мог прикоснуться к нему, но прикосновение это было таким кратким, таким мимолетным. Это было не то же самое, что быть частью реальности. Скорее сродни пытке — смотри, но не пытайся дотронуться. Такова была его судьба.

— Идет неумолимо время, Джеремия, и мы не можем от него отстать.

Джеремия слишком упал духом, чтобы реагировать на это построение фразы в духе Серых. Да и зачем? Если он стал частью их мира, то это ему предстояло измениться.

Моргенстрём достал авторучку. В глазах Джеремии загорелась надежда. В некоторых пределах Серые могли манипулировать неодушевленными предметами. Значит, он тоже может…

— Что ты делаешь? — с тревогой в голосе спросила Каллистра.

— Являюсь, как призрак…

Джеремия потянулся к авторучке. Если бы ему только удалось взять этот предмет, такой маленький и простой, то он доказал бы Моргенстрёму, что реально существует.

Пальцы Джеремии коснулись твердого пластика. Сердце его столь отчаянно колотилось, что казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди. Сжав онемевшими пальцами пластиковый цилиндр, Джеремия решительно отдернул руку. Он едва не подпрыгнул, предвосхищая свой триумф, однако то, что предстало его взору, когда он снова увидел руку Моргенстрёма, заставило похолодеть его сердце.

Моргенстрём держал другую авторучку, совершенно идентичную той, что забрал у него Джеремия. Тодтманн разжал пальцы, и его трофей, не успев коснуться пола, растаял в воздухе. Он вспомнил пресловутые сигареты Ароса Агвиланы.

— Мы вызываем лишь воспоминания, — сказала Каллистра, мягко увлекая его за собой. — Мы вызываем призраков прошлого. Все на свете имеет свое прошлое, а потому — свои воспоминания и своих духов.

«Что-то здесь не так… что-то должно быть не так…»

Но, несмотря на внутренний протест, он не мог найти изъяна в ее объяснении. Теперь Джеремия был побежден окончательно. У него больше не было надежды. У него остался только мир Серых.

Каллистра приблизилась к нему, но говорить больше не стала — вместо этого она приникла губами к его щеке. Полные губы были мягкими, желанными и реальными — не менее реальными, чем был когда-то «Вечный залог».

— Не суди мир Серых по обложке, мои повелитель. Есть дивный мир, которого ты еще не видел. — Каллистра глянула на ничего не подозревавшего Моргенстрёма. — Идем. Нам больше незачем здесь оставаться.

Какая-то часть его еще протестовала, однако на сей раз он безропотно последовал за ней. Он лишь устремил беспокойный взгляд на согбенную фигуру своего босса и вяло спросил:

— Куда мы идем? Снова к Аросу?

— Пока нет. — С этими словами, которые ничего ему не сказали, Каллистра увлекла его за собой. Куда-то еще.

Это по-прежнему был Чикаго; тут и там мелькали знакомые глазу Джеремии виды, но на них то и дело накладывались совершенно незнакомые пейзажи. Старинные здания, заросли высокой полевой травы. Картины дикой, нетронутой природы особенно оживляли силуэты странных животных, обитавших на этой земле десятки тысяч лет назад. В отличие от того мира Серых, к которому Джеремия уже успел привыкнуть, здесь было много света… но и много тьмы. Постепенно он пришел к заключению, что то, что открывалось его взору, — были воспоминания о каждой ночи и о каждом дне, начиная с того времени, когда сюда впервые ступила нога человека.

Это были страницы истории Чикаго, сливавшиеся и накладывавшиеся одна на другую и вместе с тем удивительно отчетливые.