Король смеха

— Ну не буду, не буду. Надеюсь, ты поживешь у нас, погостишь, осмотришься?

«Это, однако же, хорошо, — подумал Керенский, — оставят они меня у себя, а я возьму и покажусь населению. Сейчас же меня подхватят на руки, устроят восстание, свергнут советы, народ выберет меня…»

— Право, поживи. Ты не бойся, мы тебе охрану дадим — сотню красных башкир…

— От кого охрану? — удивился Керенский.

— Как от кого? От населения. Я ведь ихнее настроение знаю: увидят тебя — в клочья! И пуговицы потом не отыщешь.

— Нет, лучше я назад, за границу поеду, — печально сказал Керенский.

— И то поезжай. Там ты гораздо больше пользы принесешь, чем здесь. А знаешь, что мы сделаем? Мы тебя за границу в пломбированном вагоне отошлем. Ха-ха-ха! Вот будет штука! Они тогда нас, а мы им теперь тебя. Работай, голубчик, работай, не покладая рук!! А если там понадобятся деньжата или что…

— Лева, ты меня оскорбляешь. Я разве из-за денег? Я единственно из-за чистоты партийной программы…

— Впрочем, нам один черт — из-за денег ли, из-за чистоты ли… Еще дешевле! Ну, всех тебе благ! Зензинова от меня чмокни в щечку, Лебедеву кланяйся… Эй, кто там есть! Вагон товарищу Керенскому! Да запломбируйте его покрепче, чтобы по дороге никакая дрянь его не обидела… да ковров ему положите, чтобы помягче было, да чтоб тепло ему было — угля побольше, угля-то! Ну, трогай! Эх вы, залетные!

Керенский (Третий портрет)

Ряд волшебных изменений милого лица…

Однажды Александр Керенский сидел среди блестящего заграничного общества и блестяще говорил:

— Большевизм — это свирепый чугунный колосс на глиняных ногах! Подрубите ему ноги — и он рухнет. Мы, старые революционеры…

Мрачный чернобородый нахмуренный человек вдруг завозился в кресле и быстро перебил:

— Чего, чего?..

— Я говорю, что большевизм — это чугунный колосс на глинян…

— Нет, не это! А чего вы сказали: старый — чего?

— Я говорю, что я, как старый революционер…

— Это вы-то?

— Ну да, я, а то кто же?

— Послушайте… — вдруг совсем тихо, пониженным голосом и очень задушевно заговорил чернобородый. — Ну какой вы революционер? Как за копейку постоять. Разве такие революционеры бывают? Большевизм уже четвертый год, как сел на шею России — а как вы с ним боролись? Палец о палец не ударили! Только и делали, что под ногами путались — сначала у Корнилова, потом у Деникина, у Колчака, а в конце концов — у Врангеля… «Мы, старые революционеры». Эх, вы! Молчали бы лучше!

— Однако, послушайте…

— Да чего там слушать! Четыре года слушаем вас, а говорите вы и пишете так, будто чешется у меня правая нога, а вы скребете левую.

— Слушайте, я не советовал бы со мной таким тоном…

— Действительно, стану я с вами тон подбирать! Цаца какая! «Старый революционер!» Нет, брат, если ты старый революционер — так не болтайся здесь, за границей, не путайся между ногами у занятых людей, а поезжай в Россию и устраивай там революцию… А то отсюда-то, брат, легко кукиши всем сучить…

Чернобородый был тверд, резок, даже груб, но говорил он таким тоном, что нужно было или трахнуть его кулаком по темени, или покрыть еще более твердым тоном, чем тот, которым говорил он.

Керенский выбрал второе:

— И поеду!

— Куда?

— А в Россию.

— Ой, заливаешь?

— Виноват, я вас не понимаю…

— Да чего там понимать. Я тебе, Саш, скажу так… (Чернобородый перешел определенно на «ты», и голос его потемнел, сделался нежным.) Я тебе, Саша, скажу вот что: ежели ты да действительно поедешь в Россию — первым ты для меня человеком будешь!

— И поеду. А ты что думаешь? Мои рабочие, чай, заждались меня! Вот-то кому заварю. Я понимаю, что им действительно настоящий вождь нужен; а без вождя они что? Поеду! Так что-то. И когда я приеду, большевики у меня ко всем чертям полетят! Вот уж теперь я церемониться не буду… Не-ет, брат! Сам-с-усам.

— Вот это по-нашему! Люблю парня за ухватку. А я, брат, с тобой вместе поеду. Со мной не пропадешь. Когда едем? Завтра?

— Ну уж ты тоже скажешь — завтра… Вот бороду отпущу — и поедем.

— И верно. Отпусти ее, Сашенька, бог с ней. Так едем, Саша? Ай, молодца!

Расцеловались.

* * *

Керенский сидел дома и никого не принимал:

— Дома барин?

— Так точно, дома. Только они заняты.

— Чем?

— А бороду отпускают.

— Послушай, голубчик, какое же это занятие — отпускать бороду? Ведь он может со мной говорить, а борода все равно в это время будет отпускаться.

— Все вы так говорите. Не приказано принимать — значит, не приказано.

* * *

Пароход вез Керенского и его нового чернобородого друга из Константинополя в Севастополь.

Оба — Керенский и Чернобородый — стояли, опершись о борт, и разговаривали.

Разговор был несколько односторонний, так как говорил только Керенский:

— Большевизм нужно раздавить одним могучим ударом. Когда я подниму своих рабочих и вообще весь сознательный пролетариат, они должны сразу накинуться на эту зловонную стоголовую гадину и сразу отсечь все сто голов. Только один натиск — но быстрый, как молния. И все эти воры и насильники треснут, как пустой орех.

— Гм… да, — согласился Чернобородый. — А вот и Севастополь виден.