Король трассы

Быстро темнело… К вечеру пурга усилилась, еще хорошо, что ветер дул в спину. Небо было пустое и сумрачное. Снег падал с неба, ветер срывал его с деревьев, с слежавшихся сугробов и, перемешав, подняв высоко в воздух, нес, вертел, крутил, с силой бросал оземь. Снег набился и за воротник, и в рукава, и в сапоги, и даже в брюки. Когда Зиновий опять обернулся, почему-то раньше обычного, он увидел, что Клоун упал и не делает попытки подняться. Зиновий бросился его поднимать и в последнем свете истощенного дня увидел лицо Клоуна. Оно его поразило… Глаза закатились, лицо было как у трупа, холодный пот смешался с тающим на заострившемся носу снегом. Клоун был без сознания.

— Придется его тащить! — прокричал Зиновий в ухо инженеру, стараясь перекричать вой ветра; как будто кто-то страшный на одной ноте стонал: а-а-а-а! — Берите его за ноги, так легче, и понесем.

Радий не сразу понял, что от него хочет шофер. Он почти выбился из сил, струсил и совсем не хотел рисковать жизнью из-за какого-то воришки. Сам он, может, еще и дойдет, но тащить этого идиота — просто безумие!

— Мы его не донесем! — сказал он угрюмо. Но Зиновий не расслышал, он уже поднимал Клоуна. Радий не посмел отказаться. С несказанным отвращением он поднял Клоуна за ноги и понес. Они прошли шагов пятьдесят. Нести вдвоем было крайне неудобно. Они проваливались по колено, по пояс, цеплялись за обледенелый кустарник, роняли Клоуна и снова поднимали его, захлебываясь ветром. Впору было вернуться к грузовику и пересидеть в кабине, но они отошли слишком далеко и впотьмах могли не найти машины и погибнуть.

— Попробуем нести по очереди… Он ведь легкий! — крикнул Зиновий. Он первый поднял Клоуна и понес его на руках, как носят женщину.

Когда он выбился из сил и хотел попросить Радия немножко сменить его, рядом никого не оказалось.

Таня с детства не выносила воя ветра: на нее нападала тоска, особенно если она оставалась одна. Поэтому она была очень довольна, что Сперанские пригласили ее к себе ночевать. На плотине хозяйничала лишь пурга — ночная смена осталась дома.

Таня помогла Александре Прокофьевне напечь блинов — была масленица, и изо всех печей аппетитно пахло блинами. Поужинав и напившись крепкого краснодарского чая, хозяева и гостья уселись поуютнее: женщины на диване, накрывшись одним пледом (в квартире было сегодня прохладно, так как выдувало), а Сперанский со своей неизменной трубочкой- в кресле. В доме уютно, чисто, потрескивают накаленные сосновыми дровами печи — в Москве уже и забыли о таких печах. За стенами неистово воет вьюга — еще уютнее!

Разговор зашел о Глухове. Таня беспокоилась, доберется ли машина в такую пургу.

— Они заночуют на Песчаном острове, — уверенно сказал Сперанский.

Александра Прокофьевна рассказала, каким был Радик маленьким, как его все любили, как она носила его на руках.

— Мы с ним учились вместе с третьего класса, — задумчиво произнесла Таня.

— Какого вы о нем мнения? — вдруг резко спросил Сперанский.

— Сережа! — хотела остановить мужа Александра Прокофьевна.

— Ничего. Мне самой давно хотелось поговорить с Сергеем Николаевичем о Радике! — возразила девушка. — Вы старый коммунист, вы поможете мне разобраться… — Таня слегка покраснела и с минуту молчала, видимо не зная, с чего начать.

"Она хорошенькая, но уж очень круглолица, и голова, пожалуй, мала для такого роста, — думала Александра Прокофьевна, рассматривая девушку. — И слишком угловата, а в плечах широка. Спортивная фигура, гм! О боже, кажется, я ревную. Как это нехорошо. А Сережа до сих пор красив и нравится женщинам. И такая хорошая улыбка очень красит его — улыбнется и сразу похорошеет. Морщин почти нет, цвет лица матовый, не поддается загару, волосы густые, и намека нет на лысину, а синие глаза ясны. Как Сережа высоко ставит эту Таню… Неужели даже Радик недостоин ее?"

— Мы с ним сидели на одной парте… — рассказывала Таня. — Вы знаете, как его прозвали ребята? Канитель!

— Придумают же! — усмехнулась Александра Прокофьевна.

— Очень метко! — серьезно сказала Таня. — Все только с ним и возились. Воспитывали его, убеждали — канителились! Почему? То он заявлял, что отказывается от уроков труда, потому что рукоделие (у нас преподавали рукоделие) не мужское дело. Кажется, это было в третьем классе. То начал ходить регулярно в церковь… Это было в седьмом.

— Разве он был верующим? — удивилась Александра Прокофьевна.

— Отродясь не верил! Просто на зло родителям и педагогам. Потом ему надоело, и он больше не ходил. В девятом классе он заявил, что не верит в будущее. Каждую неделю он что-нибудь выдумывал. То сказал, что он последователь Шопенгауэра, то Фрейда. Только им и занимались!

— Культивировали его личность! — расхохотался Сперанский, окутываясь облаком дыма.

— Радий никого не любил, даже мать… — Таня немного подумала. — Может быть, только меня… по-своему. Я почему-то всегда была ему нужна. Он просто не мог без меня жить. Раз, когда я решительно порвала с ним, он отравился снотворным.