Читаем Король утопленников полностью

Дребезг окна. Сыплется стекло в комнату. Вбегаешь, нажимая свет. Ананас на полу. Невредимый. С одной стороны: бить стекла без повода неизвестно кому наугад — хулиганство явное. С другой стороны, метнули ананас все-таки. Не булыжник. Стекла вставлять, конечно, выйдет дороже, чем он стоит. Но стоит ли сводить все к одним деньгам? Ананас хотя бы можно съесть. Вырезать долю хоть сейчас вон тем, застрявшим в раме зеленоватым клином стекла. В пост их, кстати, есть не запрещено. Есть в этом стеклобитии и прилетевшем ананасе некое извинение за содеянное неудобство и даже попытка частичного возмещения ущерба.

Твое второе упражнение:

Сумей усмотреть не то, чему там надлежит быть, в любых закрытых помещениях и непрозрачных объемах. Например, айсберг замерзшего винограда вместо аудитории за дверью. Или красноглазую жабу под меховой шапкой идущего впереди почтенного пешехода. Слитки золота в коробке телевизора. Живую кожу под обоями на своей стене. Человек, смеявшийся над деревьями

Смеялся он, конечно, не над, а под ними, а еще точнее — подражал им и от этого хохотал. Подходил снизу по земле, задирал голову, серьезно вглядывался в крону, прикидывал что-то пару минут, потом резко, как от молниеносной боли в столбнячном приступе, изгибался, будто внутри него сворачивалась мгновенно скелетная проволока. Вывихивал руки, сплетал либо задирал ноги, менял до неузнаваемости лицо, кренился и морщился весь, стараясь стать зеркалом выбранного дерева. Иногда выходило довольно узнаваемо. Настроение передать ему, во всяком случае, удавалось. Правда, долго не выдерживал. Начинал над собой хохотать и часто падал на землю, предрекая всем деревьям одну и ту же судьбу. И уже упав, задыхался смехом, ржал красный и зажмуренный. Корчился, как дерево в костре. Слезы растирал по лицу. Таким смешным ему казалось любое растение выше него ростом. Или это своя миссия так его забавляла. Люди в ближайших окнах выучили его как «умору» или «насаждение».

Я часто наблюдал за ним в окно или из автобуса с тайной завистью.

Это был счастливый человек. Особо смешные деревья он посещал на бульваре помногу раз на дню — хватал взглядом, корчился, замирал, падал и валялся, хохоча. Однажды я увидел его не в окне, а в газете. Фото. Он шел на некой демонстрации. Все вокруг держали тупые антиправительственные плакаты, но у него на лопате был нарисован топор, красиво перечеркнутый, как на дорожном знаке. 5

Много ли людей, живущих на этой улице, успели заметить, что под голубой пластиковой вывеской «Минимаркет» лежит совершенно сиреневый сугроб? Электричество круглосуточно, и сугроб круглосуточно сиренев, хотя ночью просто вопиющ. Сегодня он стал пористый. Похож на отдельную голову, ничью, неизвестно чью, никогда никому не принадлежавшую, всегда бывшую отдельной головой, в которую легко за секунду влюбиться и запомнить на всю жизнь.

В письме от Майкла:

Однажды жена Акулова проснулась от мурлыкающего скуления в коридоре. Она застала мужа в темноте, открывающим и закрывающим дверь ванной уже, наверное, в тысячу первый раз. Дверь была не смазана, и петли давали тонкий стонущий звук, горохом рассыпавшийся в конце. Без мимики, он стоял и работал рукой, обмахиваясь дверью. То освещаемый лампой из ванной, то снова в коридорном мраке. Туда-сюда летала и дрожала крепко пойманная им дверь. Зеркало над раковиной, надо полагать, то скрывалось, то показывалось ему. Наверное, смотрел на себя, во всяком случае, жена истолковала это механическое упражнение так. Видел себя при каждом рейсе двери другим или, наоборот, удивлялся тому, что там все время остается одно и то же?

В той ванной Акулов написал на кранах «Dead» и «Live».

И каждое утро и перед сном добросовестно смешивал две струи.

Почему жена старалась по ночам присматривать за ним? Вставала так часто, чтобы муж не оставил голову на лестнице. Майкл пишет, Акулов был «мунер», то есть по-нашему «лунатик». Не знает или делает вид, что не знает, такого русского слова.

Рисуешь блаженствующие рты, а вокруг них необязательные, случайные тела. Быть может, он вовсе и не запихивает обе свои ему в пасть, а наоборот, достает оттуда, рождается изо рта себе подобного?

Ты уже сообщил Майклу, что новый акуловский отрывок называется «Друид», но какой выбрать-отправить, решишь завтра утром. Вот второй вариант, для себя называешь файл Друид — 2

Догадавшись, что я русский, она начала рассказывать прямо в такси. Я сидел сзади и слушал, стараясь прикинуть, сколько во всем этом правды, а сколько романтического вранья.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адриан Моул и оружие массового поражения
Адриан Моул и оружие массового поражения

Адриан Моул возвращается! Фаны знаменитого недотепы по всему миру ликуют – Сью Таунсенд решилась-таки написать еще одну книгу "Дневников Адриана Моула".Адриану уже 34, он вполне взрослый и солидный человек, отец двух детей и владелец пентхауса в модном районе на берегу канала. Но жизнь его по-прежнему полна невыносимых мук. Новенький пентхаус не радует, поскольку в карманах Адриана зияет огромная брешь, пробитая кредитом. За дверью квартиры подкарауливает семейство лебедей с явным намерением откусить Адриану руку. А по городу рыскает кошмарное создание по имени Маргаритка с одной-единственной целью – надеть на палец Адриана обручальное кольцо. Не радует Адриана и общественная жизнь. Его кумир Тони Блэр на пару с приятелем Бушем развязал войну в Ираке, а Адриан так хотел понежиться на ласковом ближневосточном солнышке. Адриан и в новой книге – все тот же романтик, тоскующий по лучшему, совершенному миру, а Сью Таунсенд остается самым душевным и ироничным писателем в современной английской литературе. Можно с абсолютной уверенностью говорить, что Адриан Моул – самый успешный комический герой последней четверти века, и что самое поразительное – свой пьедестал он не собирается никому уступать.

Сьюзан Таунсенд , Сью Таунсенд

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Современная проза
Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман